Два царства (сборник)
Шрифт:
Гений не отвечал.
— Мы зеркала, — произнесло Псише как заклинание. — Мы отражаем, и мы ничего не пропускаем внутрь. Мы ни на что не реагируем.
Прошел бездомный старик с большими сумками. Он еле волок свои истощенные ноги. Зеркала подробно его проводили к ближайшей помойке и отпустили с миром.
— Маленькое трусливенькое, — сказал Дядя Свист неизвестно кому.
Вскоре началось представление под названием «Восход солнца», и вся сияющая компания за стеклом витрины дружно отпраздновала это событие, чтобы затем
— О, если бы мы могли записывать все что видим, — мечтательно произнесло Кривоватое зеркало, — а затем воспроизводить запись… Как это было бы полезно!
— Конечно! — встрял Дядя Свист. — У тебя все башни пизанские! Все люди косые инвалиды! Мастер кривых полурож!
— Это юмор, или ты не соображаешь? — возразило Кривоватое, — это мой тип отношения к жизни. Я все вижу слегка не так. А вот большое зеркало — оно очерняет действительность. У него темные пятна! А Гений вообще ничтожество, у него и собственного взгляда нет.
И потекло обычное заседание Отражателей Реальности, перекрестные обвинения, слово для защиты, попытка примирить стороны… Но внешне все выглядело очень достойно — зеркальный блеск, движение улицы, повторенное до тридцати раз, никому нет отказа, каждый прохожий имеет право видеть себя, а для цветовых эффектов мимо проезжают разнообразно окрашенные машины.
И вдруг все прекратилось. Зеркала временно ослепли, изображения на них смазались, стерлись, превратились в ничто. Никто этого не заметил, кроме самих зеркал.
Псише сказало:
— Оно ищет.
Кривоватое з., оскорбленное всем предыдущим разговором, ляпнуло:
— Оно ищет, наверное, Рыжую Крошку.
— Ты! — Прикрикнул на него Дядя Свист, но было уже поздно. Невидимое придвинулось. Снова как вазелином мазнули по стеклу. Потом все восстановилось. То невидимое, что уничтожало изображение в зеркалах, оно не могло, как видно, долго стоять на месте.
Стало быть, начались новые времена.
В округе шныряло голодное Одиночество, и нельзя было вслух произносить имени Рыжей.
Все обрушились на Кривоватое зеркало, которое от обиды хихикало и притворялось дураком.
— А пчу? А пчему нельзя ее называть? А если я хочу? У нас свобода слова! Террористы вы!
Пока наконец Дядя Свист не сказал:
— Оставьте его в покое. Кривое не такое дурное как кажется.
— Прям, — на последнем взлете гордости возразило Кривое, однако замолкло наглухо.
— Оно караулит, оно караулит, — все равно шелестели ему зеркала. — Не надо, не надо было произносить…
Кривое наконец запотело и потекло слезами.
И тут, в самый разгар трагедии, из дверей магазина выскочила Рыжая Крошка, тряся своими темными кудрями.
На ней была клетчатая школьная юбка, короткий пиджачок и новые огромные ботинки, которые делали ее похожей на длинноногую муху.
Псише
Гению обычно доставалось откликнуться на нижнюю часть нот — но на сей раз только край юбочки трепыхнулся в нем и исчез.
Крошка помахала деду сквозь витрину (целые россыпи розовых вееров отразились в зеркалах) и помчалась со своей скрипкой в школу.
От волнения зеркала немного дрожали (или это прогрохотал мимо очередной мусороуборочный танк).
И тут опять наступила слепота, которая длилась мгновение.
Это Одиночество просквозило мимо в своих жадных поисках.
Оно имело возможность найти жертву в любом месте, в том числе и здесь — и витрина ничего не смогла бы с этим поделать, однако зеркала трепетали. Кривое з. плакало уже откровенно (жалело себя).
И в этот момент прозвучало:
— Рыжая Крошка прекрасней всего что есть на свете!
Они все едва не раскололись от ужаса.
— Кто? Что? Зачем? — зазвенели стекла.
— Дурак! Гений идиот! — рявкнул Дядя Свист.
— Ни Венеция, ни Венера, ни Нефертити, ни все красавицы мира, ничто не сравнится с Рыжей Крошкой!
Это вещал Гений. Это говорил он, тихоня, вечный молчальник.
— Зачем, — тоскливо забормотали зеркала. — Не надо, не надо произносить!
— Она скоро появится здесь, потому что, по-моему, она забыла ноты! — Продолжал Гений своим громким глуховатым басом.
— О, о — зачем — предатель — молчи дурак убьем — что ты делаешь — вот вам и гений — а вы валили на меня — а я всегда знал что он такой — он сошел с ума! — звенело в витрине.
— Она скоро вернется! — трубил Гений.
Дважды промелькнуло взбудораженное Одиночество, дважды все погружалось в мгновенный сон.
— Вот она идет, я сейчас ее отражу! — из последних сил крикнул Гений. Он весь дрожал. Стекло витрины звенело.
— Гений, это злодейство, — перебил его Дядя Свист. — Это предательство!
— Вот она! Смотрите! Вот! Тут! — хрипел Гений.
В этот момент Одиночество всей своей безымянной массой встало в зеркалах витрины, и даже как бы нагнулось всмотреться, откуда идет этот голос — и жизнь ушла, как бы выпитая со стеклянных поверхностей. Не было ничего.
Однако настало время, и зеркала стали оживать. В них снова заиграл свет, снова отразились машины, люди, облака.
Крошки не было. Она исчезла.
Зеркала всё поняли.
Они запотели, по их стеклам, драгоценным, старинным, поплыли дорожки слез. Жизнь затуманилась, перестала двигаться и сверкать. Порча надвигалась на хрусталь, на деревянные резные рамы. Старые зеркала источали влагу.