Два эпизода из жизни стихоплета и повесы Франсуа Вийона
Шрифт:
«Вот где можно развернуться», – справедливо полагал он, но одних денег оказалось мало. В столицу стекались проходимцы со всех концов страны. Среди них было немало молодцов, совсем не бедных и имевших связи при дворе, мэрии или в коммерческих кругах, что тоже кое-что значило. Деньги решали многое, но все таки не все…
Ну да вернемся к беседе священника с лиценциатом. Разгневанный Сермуаз осенил себя крестным знамением, и того, что произошло дальше, его собеседник никак не ожидал. В лучах заходящего солнца сверкнуло что-то блестящее с круглой гардой [23] . Таким клинком сподручно перерезать прохожему глотку в темном переулке, так что тот даже пикнуть не успеет.
23
Элемент
Как кинжал оказался в руках кюре, сказать трудно, ведь только дворянам и городским стражникам дозволялось носить оружие в черте города, а у соперника лиценциата оказался совсем не столовый ножичек.
Из-за бешенства, овладевшего Сермуазом, удар оказался не точен, лезвие клинка, нацеленное в шею Франсуа, лишь рассекло губу. Тем не менее от внезапного толчка лиценциат сделал шаг назад, оступился на арбузной корке, потерял равновесие и шлепнулся, сильно ударившись затылком о землю. Не промедли нападавший, и он, вероятно, навсегда избавился бы от своего соперника, но такого не случилось. Сермуаз не привычный к уличным дракам, упустил удобный момент. Франсуа же, не раз участвовал в студенческих потасовках, что научило его действовать решительно и быстро, иначе ему не дожить бы до 5 июня 1455 года, о котором ведется повествование.
Немало приятелей Франсуа – из тех, кто и побойчее, и попроворнее, – погибло в дворовых драках по глупости, самоуверенности или нерасторопности. Мир изначально жесток и немилосерден. Таким его создал Всевышний, и, может статься, именно потому против него восстал падший ангел Люцифер. В земной жизни нет места человеколюбию, снисходительности и доброте, хотя о том много говорят с церковных кафедр. Уличные оравы подростков безжалостны и беспощадны, а потому более похожи на голодных волчат, нежели на людей. Порой они еще более жестоки, чем банды закоренелых убийц и грабителей, добывавших хлеб свой насущный на больших дорогах. Подростки не понимали и не желали понимать ценности человеческой жизни, а потому никого никогда не щадили.
По своей натуре лиценциат был скорее малодушен, нежели храбр, но, разумеется, скрывал это, поскольку сие могло подорвать его авторитет среди сверстников, которые считали его отчаянным и бесстрашным, согласно неписанного кодекса уличного братства школяров.
Священник никак не ожидал, что соперник останется жив после нападения на него, и соображал, как лучше завершить начатое, но Франсуа случайно нащупал на земле камень, схватил его и изо всех сил запустил в голову Сермуаза. Не ожидавший ничего подобного кюре не успел увернуться и с глухим стоном повалился наземь. Увидев, что противник повержен, и услышав раздавшийся откуда-то сверху женский крик, Франсуа вскочил и со всех ног бросился наутек. Ветер свистел в ушах, и он совсем не соображал, куда несется. Главной мыслью, которая билась у него в мозгу, было бежать, и чем дальше, тем лучше.
4
Любимым занятием горожанок со времен древней Ассирии было наблюдать за происходящим возле их дома. В тот день жена булочника мадам Луиза, опершись рукой на подоконник, взирала на улицу. Ничего заслуживающего внимания она не видела. Вот чумазый угольщик, распродав товар, катит тележку по противоположной стороне; вот двое чумазых мальчишек, сцепившись, кажется, готовы загрызть друг друга, но потом, как ни в чем не бывало, обнявшись скрываются в ближайшем переулке. Вот слуга-калека с железной культей вместо ноги, ковыляет за своей хозяйкой с корзиной свежей зелени. Да мало ли чего еще увидишь из окна, все это так обыденно, что впору свесить голову на грудь и погрузиться в сладкую послеобеденную дрему.
Тут однако, зевающая от скуки, мадам Луиза обратила внимание на некоего священника, судя по рясе, беседующего с молодым человеком ничем не примечательной наружности. Когда она уже собиралась закрывать окно, внезапно в воздух взлетела рука кюре, в которой что-то блеснуло. Тут же его собеседник повалился на землю, а чуть позже рухнул и святой отец. Поняв, что произошло что-то ужасное, горожанка завопила, что было сил, а они у нее имелись.
Париж всегда слыл неспокойным и опасным городом. В нем привыкли ко всему, но поножовщину средь бела дня даже в нем нечасто увидишь из окна собственного дома, потому совершенно понятна реакция мадам Луизы, ставшей свидетельницей такого.
Перед тем как свернуть в ближайший переулок, Франсуа краем глаза заметил, что к кюре, распростертому на земле, спешат люди. Это придало его ногам еще большую резвость. Будто ветер, он пронесся по улицам, плохо соображая, куда мчится. В памяти осталось только то, что, выскочив на улицу Ла-Гарп и сбив с ног ротозея, засмотревшегося на большеглазую красотку, он пронесся по мосту Менял и оказался на острове Сите. Ноги сами несли его прочь от места происшествия. Улепетывая, Франсуа был уверен, что прикончил кюре, поскольку совершенно отчетливо помнил, как закатились у него глаза и он, словно подрубленное дерево, повалился наземь.
Вконец обессилев от быстрого бега и остановившись, чтобы перевести дух, Франсуа огляделся. Оказалось, что он стоит, опершись о стену, на улице Фэв у таверны «Сосновая шишка» напротив заведения Перетты, в котором проводили время за игрой в кости те, кто не дружил с законом.
Придя в себя, лиценциат обнаружил, что его куртка вымазана дорожной грязью и запачкана кровью, которая медленно сочилась из рассеченной губы. Как, не вызывая подозрения, объяснить свою рану стражникам, он не знал и понял, что оставаться в таком виде на людной улице не безопасно. Первый же патруль мог задержать его, ибо его невнятным оправданиям вряд ли кто-нибудь поверит. Скорее всего, задержат, а там уже медленно завертятся кованые шестеренки правосудия. Приложив грязный платок к порезу, Франсуа пересек улицу, толкнул ногой дверь притона Перетты и юркнул в его утробу.
Окна первого этажа заведения плотно закрывали ставни, ограждая посетителей от глаз прохожих. Из-за них, находясь внутри, трудно было понять, что на дворе – вечер, ночь или день. Азартные игроки просиживали там дни и ночи, не видя ничего вокруг и впившись воспаленным взглядом во вбрасываемые на игорное поле фишки. Вот и сейчас слышался звук бросаемых костей и азартные крики играющих.
В закопченном зале стоял полумрак. Его освещали лишь масляные светильники, которые больше чадили, нежели освещали, что придавало помещению загадочный, в некотором роде таинственный, даже зловещий вид, если наблюдать за тенями, расплывающимися по стенам и шевелящимися от неизвестно откуда взявшегося сквозняка.
С наступлением темноты сюда стекались подозрительные личности, опасавшиеся появляться в более пристойных местах, которые не часто, но все-таки проверяли блюстители порядка. В заведение Перетты посетителей привлекали наличие двух дверей, выводивших на противоположные улицы, возможность за умеренную плату получить миску луковой похлебки, кусок хлеба, кувшин кислого вина, ощутить азарт игрока и получить относительно безопасный ночлег.
Впрочем, полную уверенность в том, что никто не потревожит вашего сна в ночную пору не мог рассчитывать никто, даже христианнейший король Карл VII, проводивший тот вечер вовсе не в обществе своей супруги, благородной Изабеллы Баварской, в Лувре, а во дворце Сен-Поль, охраняемый ротой преданных ему и вечно пьяных шотландских стрелков. Уличенных в пьянстве безжалостно увольняли со службы, но на смену им приходили другие, ничуть не лучше и не хуже прежних. Его величество коротал вечер в объятиях обольстительной баронессы де Виллекье, выдававшей себя за святую, томившуюся от скуки и готовую на все. Ах, эта дамская скука, скольких она довела до разных глупостей и чего только не проделывал слабый пол, чтобы избавиться от нее…