Два хохла
Шрифт:
Такие старики обыкновенно пишут свои мемуары, или какия нибудь воспоминания, а около них также мирно подростает третье поколение, и греются обиженные жизнью люди.
Особенно хорошо бывало в домике Ивана Гаврилыча по вечерам: в камине потрескивает веселый огонек, лампа под широким абажуром освещает собравшуюся компанию около стола, всякий занят своим делом, и без конца переливается тихий и задушевный разговор о разных разностях. Пудель Лящик греется у огня до обморока, в гостиной Мотренька брянчит на фортепиано, Ага?ья Семеновна пощелкивает вязальными спицами, а Иван Гаврилыч разсказывает что нибудь из своих воспоминаний или громит европейскую политику. В комнате так уютно и хорошо, особенно зимой, когда на дворе трещит
Д. Сибиряк.
(Продолжение будет).
"Восточное Обозрение", No 5, 1887
ДВА ХОХЛА.
РАЗСКАЗ.
(Окончание).
II.
Жизнь в домике Ивана Гаврилыча много скрашивалась еще присутствием стараго друга Филиппа Осипыча Шинка" рейка, который исправно являлся сюда кажиый вечер, чтобы поговорить о Малороссии, сиграть в робер и поесть какой нибудь хохлацкой постряпеньки. Политикой Филипп Осипыч не занимался: а, ну, ее к лысому бису! Когда он входил в переднюю, то под его ногами половицы начи вали жалобно скрипеть: дюжий бил человек, настоящий "драбант", как называл Иван Гаврилыч своего друга. Если Филипп Осипыч не приходил вечером, все начинали чувствовать, что как будто чего-то не достает, хотя сам по себе друг дома меньше всего на свете заботился о развлечении других: ввалится в комнату, мотнет головой и засядет на диван, откуда уже не шевельнется до самаго момента, когда все отправляются "трохи закусить". И говорить Филипп Осипыч не любил кроме своей поговорки, которую повторял каждый раз, когда входил в гостиную: "Про вовка промовка, а вовк у хату". Все обязательно смеялись, и сам Филипп Осипыч тоже, разглаживая свои серые усы. Ходил он в каких-то невероятных балахонах, бриль подбородок, а шею затягивал шелковой черной косынкой, как это делали ветхозаветные приказные. Крупное лицо с большими глазами дышало упрямством и спокойствием.
– - Самый упрямый чоловж,-- характеризовал своего друга Иван Гаврилыч в глаза и за глаза:-- як индык...
Филипп Осипыч только улыбался и потряхивал головой. Сам Иван Гаврилыч тоже был упрям и большой формалист, хотя эти два качества самым удивительным образом переплетались у него с добротой. Они были знакомы давно, еще по заводской службе-Филипп Осипыч в крепостное время был заводским кассиром.
Когда устроивались маленькие хохлацкие праздники, в роде малороссийской каши, какой нибудь необыкновенной бабы, необыкновеннаго борща и запеканки,-- Филипп Осипыч являлся самым желанным гостем, и без него праздник был не в праздник, потому что никто так не умел поесть, выпить и похвалить тароватую хозяйку. Анна Петровна даже краснела в ожидании "апробации" и решения Филиппа Осипыча.
– - Тильки недобро люди не пьють... говорил этот "сведущий человек", смакуя запеканку или варенуху.-- На самисеньке дно пав...-- прибавлял он, выпивая старинный серебряный стаканчик.-- Оце гарно! А в менетака голова, то не зашумить с разстопляной смолы, якой в пекли чорты гришных мучат...
По части всякой хохлацкой стряпни Анна Петровна была великая мастерица и притом кого нибудь угощать у нея было в крови, особенно из своей хохлацкой братии, провертывающейся в Сибири. Хохлов откапывал где-то Филипп Осипыч и вел к Анне Петровне, как домой, а там уж и праздник готов -- и варенуха, и галушки, и вареники, и еще варенуха, и неизбежная каша. За едой долгие "розмовы" про свою Украину, а потом импровизированный праздник заканчивался общей просьбой:
– - Дядечку, Пилип Осипыч, заспивайте... "В конци гребли", "Ой я пэщастный...", або то.
Особенно в таких случаях неотступно приставала к "дядечку" белокурая Мотренька и тащила его за рукав к своим фортепианам, на которых и розыгрывала хохлацкия песенки. Эта Мотренька была очень миленькая девочка с круглым личиком, светлыми глазами и писаными бровями,-- она особенно любила Филиппа Осипыча и даже плакала, когда он "заспивал" своим сохранившимся тенориком.
– - Ото цяця... писанка!-- точно ворковал старый хохол, поглаживая Мотреньку по голове.-- А не то таке заспивать, крашанка!
Пел Филипп Осипыч, как поют все хохлы -- неособенно хитро, но с большим увлечением, так что даже сам Иван Гаврилыч начинал моргать глазами и дергал себя за усы. "Оце велико лихо"... бормотал он, насасывая трубку. Обыкновенно посмеиваются над хохлацкой чувствительностью, но мне именно эта черта в их характере особенно нравится: в них, в этих хохлацких слезах, так и чувствуется то южное тепло, какого не достает нашим сибирским жестоким нравам. Затем в хохлацких семьях дети стоят гораздо ближе к большим, как было и в данном случае: Мотренька и Филипп Осипыч были настоящими друзьями, и у маленькой хохлушечки всегда было в запасе теплое ласковое словечко для большаго "дядечку". Нужно было видеть их вдвоем, когда они серьезно разговаривали о разных разностях -- получалась самая идиллическая картина, а старушка Анна Петровна с довольной улыбкой указывала на них:
– - Побачьте, як старое в малым гомонить...
Нельзя сказать, чтобы мы, сибиряки, не любили своей отчины, но нам не достает хохлацкой теплоты и той специальной закваски, какую дает только семья. Я подолгу наблюдал ту же Мотреньку, бредившую своей Украиной, которой даже не видала. Это глубокое чувство запало в детскую душу при самой подкупающей обстановке, оно пройдет чрез всю Мотренькину жизнь и передастся Мотренькиным детям. Любовь к своей родине -- великая сила.
– - Отчего вы не едете в Малороссию?-- несколько раз спрашивал я Филиппа Осипыча.-- Человек вы свободный...
– - А так... поздно немножко,-- отвечал он, опуская глаза.-- Я ведь из крепостных... Нас прогнали на Урал еще в сороковых годах, прямо на заводы. Я чуть помню
Украину... Мать так и зачахла, ну, а я выбился в люди. Сначала был в конторе разсылкой, потом казачком, а потом попал в служители, значить в контору. Тут уж, конечно, было легко, хотя это крепостное время всем доставалось... да.
Мы уже сказали выше, что Филипп Осипыч не отличался особенной разговорчивостью и обладал способностью красноречиво умолкать в самом интересном месте.
Жил он в маленькой избушке, на краю города, где у него был свой огород и садик. Всем хозяйством заведовала какая-то дальняя родственница, которая при гостях не показывалась. У старика, кажется, были маленькия средства, и он проживал их, не заботясь о будущем. Да и много ли ему было нужно при его скромных потребностях, тем более, что сибирская жизнь замечательно дешева: птица своя, рыбу Филипп Осипыч ловил сам, а остальное идет в пол-цены. Не знаю, как в других местах, но, попадая на Урал, хохлы быстро сживаются с нашими порядками и, большею частью, остаются здесь навсегда.
Каждое лето но утрам можно было видеть на реке лодку с двумя белыми рыбаками -- это удили рыбу Иван Гаврилыч и Филипп Осипыч, одетые в свои летние балахоны. Оба были страстные охотники до рыбной ловли, да и занятие подходило к хохлацкой флегме: сиди по целым часам и смотри на поплавок. Рыбы попадалось мало, но это не мешало получать большое удовольствие совершенно даром, да еще на свежем воздухе. Иногда стариков сопровождала Мотренька, и ея широкополую соломенную шляпу можно было разсмотреть за версту. Эти "рыбалки" особенно сближали рыбаков, а по зимам давали обильную тэму для безконечных разговоров где нибудь около огонька. О Мотреньке и говорить нечего -- она прыгала каждый раз, как коза, когда заходила речь о поездке на рыбалку.