Шрифт:
Как-то раз шел я по Арбату (вообще-то живу в одном из переулков рядом с ним, но по Арбату хожу редко) и зашел в антикварный магазин. И увидел справа от входа в витрине между двух подзорных труб странную шкатулку металлический плоский ящичек сантиметров двадцать длиной, семь-восемь шириной и два с небольшим — высотой. Похожий скорее на большую готовальню. Наверное, в нем держали бумаги или документы. Мне показалось интересным оформление. Во-первых, было видно, что шкатулка старая.
Таких сейчас не делают. Причем, не старинная, а старая. Старинной я бы назвал вещь, демонстрирующую себя — тогда, а теперь — демонстрирующую старину. Например, старинная мебель. А вот лежавшие рядом с шкатулкой в витрине подзорные трубы тоже были не старинные, а старые. Они ничего не демонстрировали. Когда я
Стоила шкатулка немного, и почему-то мне захотелось ее купить. Тем более, что шел я из редакции, где получил гонорар за статью, которую написал бы и так. Это я называю — шальные деньги.
Придя домой, я шкатулку обмерил, взвесил и тут же узнал, что интуиция меня не обманула. Она весила меньше. Ага, тайник! Почти одноногий Сильвер… Наутро я отнес ее на работу, сунул в ультразвуковой дефектоскоп и немедленно узнал, что дно — двойное. Полчаса поисков, и я нашел, как оно открывается. Там оказались: 1) пачка сложенных вдвое исписанных листков и 2) два камешка, желтоватых под одними углами и фиолетовых (или малиновых?) под другими, довольно красивых.
Сначала о листках. Бумага тонкая, текст написан вполне хорошим русским языком, хотя местами попадались и ошибки.
Теперь о камешках. То, что они какие-то «не такие», я увидел сразу. Минералогией я интересуюсь давно, хотя любовь к ней у меня чисто платоническая. Воздушный, так сказать, поцелуй… Любой прозрачный минерал характеризуется коэффициентом преломления и дисперсией, т. е. зависимостью коэффициента преломления от частоты. По бытовому, от цвета. Чем преломление больше, тем сильнее, как говорят ювелиры, «игра», а чем дисперсия больше, тем сильнее «цветная» игра. То есть, когда мадам плывет, колыхая бюстом, не просто бриллианты посверкивают, но еще и сверкания цветные. Так вот, у этих камешков была необычная дисперсия. А именно, коэффициент преломления был больше для синего и красного цвета, а меньше — для зеленого и желтого. То есть камень разделял свет не на синий, желто-зеленый и красный, а на синий и красный, т. е. пурпурный (фиолетовый или малиновый) и желто-зеленый. Химанализ дал сложный окисел элементов IV группы; любопытно, что очень высокой оказалось твердость — почти 9 по Моосу.
Когда я начал читать найденные в шкатулке записки, мне показалось, что я буквально вижу то, что изложено на бумаге. Хотя, на мой взгляд, никакими особыми художественными достоинствами текст не обладал. Садясь читать, я клал перед собой эти камешки.
Позже в конце текста я обнаружил упоминание о камешках, обладающих волшебным цветом, обостряющим восприятие.
Замечу, что в Торе, по христианскому — в Библии, при описании камней на одежде первосвященника упоминается камень лигур, согласно Плинию, чрезвычайно твердый камень желтого оттенка. По мнению известного специалиста и автора книги «Драгоценные камни» G.F.Herbert'а Smith'а это мог быть циркон, минерал системы Zr-Si-O, с характерными цветами — медово-желтым, светло-зеленым, синим и красным (!). Люди не любят незнакомых слов, и позже вместо «лигур» в переводах Книги книг стали писать «яхонт» (в переводах с иврита на русский) или «жиразоль» (в переводах с греческого на русский). Но яхонт — это старинное русское слово, которым называли рубины и сапфиры, а жиразоль вообще неизвестно что обозначает. Советую иметь это в виду.
Итак, приступим к собственно тексту. Вот он.
Когда-то и чем-то все это должно кончиться, поэтому я решил кратко описать события. Надеюсь, что мои записи окажутся кому-то полезны. Я пишу, как говорили в древности, «с копиркой», т. е. с бумагой, покрытой краской и проложенной между обычными листками. Получается несколько экземпляров. До печатающих машинок этому миру еще пять веков, до ксерокса — шесть, до компьютера — семь. Кроме того, как всем говорили перед стартом — сто парсеков. Кончится же все это по-видимому скоро. Я не принял игру, в которую человечество играет со звездами, а тех, кто не принимает игр, из них удаляют. В древности таких убивали, как сейчас вокруг меня, например. Там, откуда я пришел и куда меня уведут, поступят гуманнее. Здесь станет одной легендой больше. Роксану сожгут или повесят, предварительно вырвав ей ногти или что-нибудь еще. Надо полагать, за связь с дьяволом. Я дал ей средство, мгновенно прекращающее движение любых нервных импульсов в организме, «выключатель сознания», но она — с ее-то характером — может им и не воспользоваться. Можно ли сказать — «взгляд, бросающийся в глаза»? А может быть, она и справится с ситуацией. Ума ей не занимать, скорости реакции тем более.
При знакомстве с ней прежде всего «бросался в глаза» именно ее взгляд, прямой, как стрела тяжелого пехотного арбалета. Взгляд, в котором ни секунды не таились: 1) интеллект, 2) презрение к дуракам, окружавшим ее всегда. Этот интеллект пытался иногда тягаться с моим! Разделенным с ним восемью веками на исторических часах и, если руководители эксперимента говорили правду, ста парсеками. Мы увидели друг друга сразу. В толпе придворных меня чуть не выворачивало, Стругацкие оказались правы, блин! — мыла эти питекантроны явно еще не изобрели…
Неизящная походка и маленький рост лишили ее любых шансов не только на трон, но даже на место в первом ряду. А я, простите, был тут лишь наблюдателем… мой-то трон был в Институте исторических последовательностей, назывался он кресло старшего экспериментатора (именно эту должность я занимал уже пять лет) и, если мечтательно закрыть глаза, то можно представить — точнее, я мог бы себе представить — как я, полулежа перед экраном компьютер-секретаря, диктую отчет об этой экспедиции. Да только не хотел бы я его диктовать, да мне, похоже, это и не предстоит.
Мы увидели с ней друг друга в толпе придворных. Роксана, седьмая принцесса в дворцовой иерархии, третий ребенок и вторая дочь четвертой жены обожаемого Государя, «с ногой на небе и ногой на земле…». Это титулование, символ вечности. Можно ли влюбиться в обезьяну или кошку? Пуушшшистую… Мррр… Короче, я влюбился. В конце концов, прецедент был — Румата. И ничего, аппетит у него не портился. Интересно, знали ли на той планете про презервативы? Или он ей в салат из озерных грибков нон-овалон подмешивал? Хотя что это я глупости говорю, генетика же несовместимая.
А влюбился я, в частности, потому что она «ответила» на мой взгляд, а она «ответила» потому, что — как позже она мне сказала — что я ей улыбнулся, а улыбнулся я потому, что, услышав ее имя, мгновенно вспомнил название колбасы, которую ел еще совсем недавно. Колбаса «Роксана», знаменитая колбаса, полтора — или два? — века успешно выпускаемая Центральноевропейской республикой. Имя ее назвал мне на ухо адъютант. То есть не колбасы, а ее. Третьему советнику минобороны положен адъютант; особое искусство адъютантов, передающееся из поколения в поколение — произносить беззвучно, как бы одним дыханием, чтобы слышало только то единственное в мире ухо… Высокое искусство, блин.
Министр меня, кажется, любил — ибо я организовал офицерскую школу, да и сам в ней преподавал. Наша армия только что выиграла два сражения, генералы учуяли возможность повоевать и даже попобеждать. И тоже меня полюбили. Правда, министр контролировал всю входящую корреспонденцию и подписывал всю исходящую и тем самым, конечно, мешал мне работать.
Кроме того, я поставил на вооружение арбалеты — легкий кавалерийский, чтобы можно было стрелять на скаку, с руки, и тяжелый пехотный — для стрельбы с опоры или со спины соседа по строю. И войска королевства Ируканского пошли от победы к победе.