Два листка и почка
Шрифт:
Весь бледный, задыхаясь от слабости и страха, он поднялся на ступеньки веранды.
— Что тебе нужно? — спросил чапрази [23] , Хамир Синг в красной ливрее, сидевший рядом с кули, который махал опахалом.
— Сардарджи [24] , — умоляюще произнес Гангу, складывая руки, чтобы выразить почтение к служителю, — мне нужно видеть сахиба.
— Какое у тебя дело к сахибу? — продолжал спрашивать слуга в красной ливрее, рыгая и поглаживая бороду правой рукой.
23
Чапрази —
24
Джи — частица, прибавляемая при почтительном обращении.
— Моя жена… — начал Гангу. — Сардарджи, у меня умерла жена, — он запнулся, вытер набежавшие слезы и продолжал: — Я хочу попросить сахиба, не поможет ли он мне ссудой?
— А за комиссию мне? — сказал чапрази, протягивая руку за деньгами.
— Это будет мой долг тебе, сардарджи, — быстро сказал Гангу, зная, что ему не добиться свидания с сахибом, если он не даст взятку чапрази.
— Ты забудешь мне заплатить, а я не запомню, как тебя зовут, — сказал Хамир Синг. — Как я тебя узнаю? Ведь вас много! Ты мне заплати из тех денег, которые получишь от сахиба.
— Хорошо, сардарджи, — согласился Гангу, который сейчас обещал бы что угодно — не потому, что он особенно желал ублаготворить чапрази, а потому, что ему во что бы то ни стало нужно было достать денег на похороны жены.
Хамир Синг пошел в контору.
Через минуту оттуда вышел бабу Шаши Бхушан Бхаттачарья. Заложив руки в карманы брюк и нагнув голову, он поверх очков окинул взглядом тощего, как скелет, рабочего от изможденного лица до жилистых ног.
— Что тебе нужно? — спросил он.
— Бабуджи, у меня умерла жена. Я хочу попросить у сахиба ссуду на похороны, — ответил Гангу, поднося руку к голове в знак приветствия.
— Ты тот самый кули, которого привез Бута?
— Да, хузур.
— Ах ты грязный ублюдок! Я не получил подарка за твою вербовку ни от тебя, ни от этой свиньи Буты, с какой стати я буду докладывать о тебе сахибу?
— Хузур, я не получал денег до самого конца недели, — оправдывался Гангу. — А от выданных на дорогу у меня осталось слишком мало, поэтому я не мог ничего тебе подарить. Но я непременно пришлю тебе корзину сладостей к празднику.
— К чему мне твои поганые сладости! — возразил Шаши Бхушан. — Я не знаю, какой ты касты. Мне нужны деньги.
— Бабуджи, я раджпут [25] , и пища в моем доме чистая, — уверял Гангу. — Но ты получишь от меня деньги.
— Где они? — спросил Шаши Бхушан, бесцеремонно протягивая руку.
— Бабуджи, я обещаю дать тебе из тех денег, которые получу от сахиба, только ты поговори с ним по-английски и попроси для меня ссуду, — умолял Гангу. — Моя жена умерла вчера вечером. И я был болен. Сжалься надо мною!
25
Раджпут — принадлежащий к касте воинов.
— Почему вы все, кули, не следите за своим здоровьем? — сказал Шаши Бхушан. Он переступил с ноги на ногу и вздохнул, выражая этим и отвращение и соболезнование.
— Так угодно судьбе, ваша милость, — смиренно произнес Гангу и приподнял сложенные руки над головой, чтобы выразить свою благодарность за сочувствие.
Шаши Бхушан повернул ручку двери и ушел в контору.
Гангу со страхом
26
Пунка — опахало.
— Хамир Синг, — кликнул бабу из кабинета сахиба.
Чапрази тотчас же распахнул дверь, и из нее вышел торжественно-невозмутимый Крофт-Кук, распространяя приятный аромат сигары.
Гангу поднес сложенные руки ко лбу, приветствуя сахиба.
— Все молчали. Крофт-Кук отрывисто спросил, коверкая индийские слова: — Нужны деньги?
— Да, хузур, — ответил Гангу.
— Сколько тебе нужно?
— Двадцать рупий, сэр.
— Что ты мне дашь в обеспечение ссуды и процентов? Есть у тебя какие-нибудь украшения? — спросил сахиб.
— Нет, хузур, — запинаясь проговорил Гангу. — Мы ничего не привезли из деревни.
— Что же у меня останется в залог того, что ты вернешь деньги?
— Хузур, я работаю у вас на плантации, — начал объяснять Гангу. — Я отработаю долг. А если ваша милость даст мне клочок земли, как обещал мне сардар Бута, я буду стараться изо всех сил, чтобы выплатить долг деньгами, которые выручу от продажи овощей и риса.
— Это все очень ненадежно, — возразил Крофт-Кук. — Да на что тебе столько денег?
— Хузур, вчера у меня умерла жена от лихорадки, — сказал Гангу прерывающимся голосом.
— Как! От малярии? — воскликнул Крофт-Кук.
— Да, хузур. Сначала заболел я, а потом она — и умерла, — пояснил Гангу.
— Вон! Вон! — заорал Крофт-Кук, багровея от ярости и толкнул кули ногой. — Дурак! Мерзавец! Убирайся вон! Ты разнесешь заразу по всей плантации! Разве ты не знаешь, что у вас карантин? Кто разрешил тебе сюда прийти?
— Простите меня, хузур, простите, — лепетал Гангу, пятясь задом из почтения к сахибу и униженно простирая сложенные руки; его лицо со впалыми щеками подергивалось от страха.
— Вон! Вон! — продолжал орать Крофт-Кук.
Шаши Бхушан Бхаттачарья, боясь, как бы ему не попало за то, что он впустил заразного больного, вышел вперед, угрожающе размахивая руками, чтобы показать сахибу, что он здесь ни при чем.
Чапрази тоже зашагал по-военному, вытянув руку в красном рукаве, как семафор, и с криком: — Убирайся, низкая тварь, — вытолкнул Гангу со двора.
Гангу вышел из конторы совершенно подавленный: Крофт-Кук внушал ему не меньший ужас, чем сам всемогущий бог. Он то поднимал глаза к небу, как будто ожидая, что его испепелит огонь, ниспосланный карающей десницей божества, то украдкой оборачивался, чтобы удостовериться, что сахиб не гонится за ним с плетью, собираясь наказать его за проступок. После внезапно обрушившегося на него горя он был готов безропотно перенести все унижения; безразлично-покорный, как все индийцы, он говорил себе, что это только возмездие за какие-нибудь грехи, совершенные им в предыдущей жизни. И кроме того, все это было так ничтожно по сравнению с ударом, который нанес ему бог, отняв у него жену!