Два месяца и три дня
Шрифт:
– Что случилось? – спросила она, открывая глаза.
– Ничего, моя Белоснежка. Вы умничка. Только я вас сегодня пока что трогать не буду. Вы не обидитесь? Вам надо поспать.
– Но почему? – по инерции спросила Арина.
– Потому что еще чуть-чуть, и я вас просто оттрахаю – прямо здесь, на террасе, – ответил Максим, и жесткая складка в уголке его губ заставила Арину вспыхнуть и пожалеть о своем вопросе. Она подумала, что вряд ли стала бы возражать против такой перспективы. Подумала – и ужаснулась. После некоторой паузы Максим повернулся к столу и склонился, разливая вино по бокалам. Он уже восстановил дыхание,
Он настоял, чтобы Арина легла и хорошенько отдохнула – на просторной мягкой кровати хватило бы места на четверых. Забираясь под простыню, Арина втайне надеялась, что он присоединится к ней, но Максим этого не сделал. Опьяняющее чувство счастья, охватившее Арину, когда он ее целовал, теперь казалось ей нереальным, придуманным. А лежать в роскошной спальне отеля в одиночестве было тоскливо. Однако усталость взяла свое, и она забылась неглубоким и беспокойным сном, который то и дело прерывали гудки машин и громкая музыка, доносившаяся из их окон.
Когда она открыла глаза, его не было рядом. Арина резко села на постели, посмотрела на часы на стене. Уже двенадцать? Она проспала шесть часов? Арина прислушалась, но в номере стояла тишина. Только сейчас она заметила, что рядом с кроватью, на прикроватном пуфике, лежит что-то, явно приготовленное для нее.
Платье и тонкие кожаные сандалии на небольшом каблуке, из тех, где узенькая перемычка приходится между большим и вторым пальцем, лежали аккуратно и ровно, рядом друг с другом. Приятная ткань яркого бирюзового оттенка – кажется, шелк. Дорогая вещь, сразу понятно. Сандалии расшиты блестящими камушками – красиво, хотя не броско. Скорее изящно, со вкусом. Нелька обалдела бы от такого – красота, да и только. Значит, он положил здесь для нее платье и туфли – и ничего больше. Допустим, сарафанный покрой не подразумевает бюстгальтера, и если ее соски набухнут, как это неоднократно случалось за последние десять часов, это будет, как пить дать, заметно всем.
Это будет заметно ему.
Допустим, Арина позволит этому случиться. Но где же белье? Где хотя бы ее собственные вещи, в которых она вчера ночью попала в этот номер? Арина завернулась в простыню и выглянула в холл. Никого. И, конечно же, никаких признаков ее вещей. Ни шортов, ни майки, ни белья. Вот попала. Арина обошла все три комнаты пентхауса, пооткрывала поочередно все шкафчики в кухне, но не смогла обнаружить там ничего, кроме деревянного ящичка с миллионом разных видов чая и капсул с кофе.
Из второй комнаты тоже имелся выход на необъятных размеров террасу. В этой комнате и обитал Максим Коршун. На полу – одеяла, смятая простыня и подушки. Он спал на полу? Почему? Спина болит? Кровати слишком мягкие? Глупости, если бы он хотел в этом отеле кровати потверже, они бы здесь и стояли. Рядом с подушкой, возле окна – книга. Она подошла, подняла. На английском языке. «Foucault’s Pendulum» [3] Умберто Эко. Интересно, о чем? Она попыталась понять, что заинтересовало Максима. На обложке какие-то рыцари… формулы… Надпись сверху: Bestseller. Это Арина поняла и без перевода.
3
«Маятник Фуко».
Около окна, тоже прямо на полу –
– Любопытствуете? – раздался задорный голос у нее за спиной. Арина вздрогнула и выронила наброски. Они беззвучно спланировали туда, где лежали.
– Вы рисовали меня? – с удивлением спросила она, оборачиваясь к вошедшему в комнату Максиму. Он был свеж и бодр, в белой футболке-поло и бежевых шортах, в руках теннисная ракетка. Чуть влажная челка прилипла ко лбу. Он улыбался, глядя на взлохмаченную со сна, завернутую в простыню Арину.
– Вам нравится? – Его взгляд стал напряженным, совсем как на обороте брошюры с его выставки.
– Мне кажется, вы мне сильно польстили… – В памяти отчетливо возникло его напряженное лицо, потемневшие глаза, испепеляющие желанием ее обнаженное тело. Ох!
– Вы просто никогда не видели себя моими глазами, – ответил он и пожал плечами. – Почему вы не надели платье?
– Почему вы запрятали куда-то мои вещи? – встречным тоном отвечала она. – И где прикажете мне брать белье?
– Вы же теперь моя, да? А значит, я буду делать с вами то, что захочу. И одевать вас в то, во что захочу. А я, моя дорогая Белоснежка, так хочу, чтобы вы сегодня ходили без белья. Можно? – он посмотрел на нее жалобно, как ребенок, уговаривающий купить ему игрушку.
– Что??? – Арина не ожидала подобной дерзкой прямолинейности.
– Но ведь это будем знать только мы с вами, – прошептал он и притянул ее к себе. – Имейте в виду, расхаживая по номеру в таком виде, вы снова сильно рискуете, моя дорогая.
– Разве то, что я все еще здесь, не говорит о том, что я ментально нестабильна и склонна к необоснованному риску? – Эта ее фраза заставила Максима сначала онеметь, затем расхохотаться.
– Надевайте платье, моя дорогая ментально нестабильная! Выбора у вас нет. Рискуйте. Либо лететь в Берлин голой – либо в платье, которое я вам принес. Меня лично устроят оба варианта, – и он усмехнулся, не сводя с нее глаз. Она покраснела – и вздрогнула.
– В Берлин? Когда?
– Надеюсь, сегодня. – О его планах ей было известно и раньше, однако сейчас они стали такими невозможно реальными и близкими, что Арина снова испытала головокружение. Она полетит в Берлин? В бирюзовом платье и без белья? С самым сексуальным мужчиной из всех, которых она когда-либо видела – включая мужчин, виденных ею только по телевизору или в кино?
– Но… как же паспорт? Виза?
– Давайте так. Я не могу разговаривать с вами, пока вы стоите передо мной в таком, мягко говоря, отвлекающем виде. Переодевайтесь, и пойдем завтракать, а делами займемся потом.
– Делами? Так вы считаете, что в платье я не буду, мягко говоря, отвлекать вас? – она артистично скопировала его интонацию.
Максим на секунду замер, оценивающе оглядел Арину и, отвернувшись, принялся листать страницы в планшете.
– Что же вы делаете-то со мной? – усмехнулась она и отвернулась. Уже выходя из комнаты, остановилась и обернулась: – А почему на полу спали? Здесь что, плохая кровать?
Максим оторвал взгляд от экрана и посмотрел на нее с таким явным неодобрением, что она отпрянула.