Два провозвестника
Шрифт:
Вера Достоевского и на Западе находила в душах, алчущих истины, отклик искренний (Томас Манн, Гессе). Разуверившийся западник находил себя в России, в ее литературе, в ее страсти к поиску через литературу же. Через Достоевского - прежде всего.
* * *
Но всему высоконеопределенному возникает противовес - ограниченность, узость, стремление к дважды два - четыре.
Таким примитивом явилось черносотенство - национальное и политическое, правое и левое.
Ленин был тот же черносотенец, такой же радикал.
Черносотенец-националист провозглашал: "Бей жидов, спасай Россию", Ленин по-другому: "Бей капиталистов, спасай
Вот Ленин и сорганизовал заговор против всей широчайшей российской множественности, разом против всех религий России, против всех ее философий, всех существующих в ней укладов и образов жизни, начиная от кочевников и кончая заводами-гигантами, против всех отечественных климатов и пространств, против ее географии, почвоведения и этнографии.
Чем шире заговор, тем он должен быть примитивнее, и Ленин был гениальным примитивом. В его лице примитив достиг, кажется, своего возможного апогея, распространившись на пятьдесят, а в некоторых изданиях на шестьдесят томов.
* * *
Альберт Швейцер: "Вину за упадок культуры несет философия XIX века".
"...в сфере духовной мы не только не превзошли предшествующие поколения, но попросту расточаем их достижения..."
"Катастрофа культуры - следствие катастрофы мировоззрения".
Но почему же философия виновата в упадке культуры? И кто ею практически руководствуется-то, философией, если она подлинная, а не искусственное прикрытие для политики? Ведь и сам-то Швейцер говорит: философия превратилась в науку об истории философии.
Философия, мораль в целом, духовность в целом оказались не в силах направить по более или менее приемлемому пути технический прогресс, развитие энергетики и военной техники; не в философии тут дело, а в нигилизме, заложенном в характере человека, в том самом нигилизме, который приводил в ужас Достоевского, в том, который и сам Швейцер обозначил как отсутствие необходимого "благоговения перед жизнью", добавив: "Наш мир это не только цепь событий, но также и жизнь". Швейцер и многие, многие другие, ученые и не ученые, гуманисты и не гуманисты, говорили то, что говорил он: "...стремление к материальному прогрессу, сочетающееся со стремлением к прогрессу нравственному, должно лежать в основе современной культуры". Безусловно и бесспорно - "должно" лежать. Но не лежит: нет "благоговения к жизни", а вот нигилизма по отношению к жизни и "бесовщины" - сколько угодно, нигилистического утопизма - сколько угодно, безволие перед лицом материальных потребностей с каждым годом сказывается все сильнее и сильнее.
* * *
В 1923 году, в марте, Ленин писал: "Надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед. (...) Надо задуматься над проверкой тех шагов вперед, которые мы ежечасно провозглашаем, ежеминутно делаем и потом ежесекундно доказываем их непрочность, несолидность и непонятность. Вреднее всего здесь было бы спешить".
Почему "мы", если это было "я"?
* * *
Неторопящийся Ленин - это нечто новое. Только вот консервативная новизна эта и неторопливость пришли к нему слишком поздно, совсем незадолго до смертного одра. И незадолго до сталинского "года великого перелома" с жертвами коллективизации и раскулачивания, с последующими затем жертвами.
Ленин всю свою жизнь как хотел, так и обращался с любыми теориями. Бухарин, ближайший его соратник, сразу же после смерти Ленина говорил о своем наставнике: "Владимир Ильич владел марксизмом, а не марксизм владел Владимиром Ильичем" (Речь в Коммунистической академии 17.2.24). Позже Бухарин издал эту речь под красноречивым заглавием "Ленин как марксист". И вдруг Ленин решил сделать марксизм неторопливым?! Однако это не более чем частный случай, имевший место при особых обстоятельствах. Ленин умер, а дело его - его отношение к людям и к жизни, его беспримерно торопливое мышление - живет до сих пор.
* * *
Андрей Платонов тоже позаботился, свел Достоевского с Лениным все в том же вопросе о будущем России:
"Покушав пшенной каши в хате Достоевского [2] , Дванов и Копенкин завели (...) неотложную беседу о необходимости построить социализм будущим летом. Дванов говорил, что такая спешка доказана самим Лениным (...)
– Так за кем же дело, товарищи?
– воодушевленно воскликнул Достоевский.
– Давайте начнем тогда сейчас же: можно к Новому году поспеть сделать социализм! (...)
2
2 Один из чевенгурцев, Игнатий Мошонков, переименовал себя "в честь памяти известного писателя в Федора Достоевского".
Достоевский корябнул ногтем по столу (...)
– Даю социализм! Еще рожь не поспеет, а социализм будет готов!.." Копенкин продолжил: "Социализм придет моментально и все покроет. ЕЩЕ НИЧЕГО НЕ УСПЕЕТ РОДИТЬСЯ, КАК ХОРОШО НАСТАНЕТ!" (выделено мной.
– С. З.).
Исследователи творчества Платонова - С. Бочаров, М. Золотоносов, Е. Толстая-Сегал, И. Бродский, Л. Шубин, все, кто касался не только частного, но и целого Платонова, - улавливают эту связь: Достоевский - Платонов. Тема ждет своего воплощения.
* * *
Формально мы живем в сегодня. Пока есть сегодня, мы живем. Но все наши помыслы устремлены в завтра, представление о будущем - завтрашнем или следующего года или десятилетия - это концентрат нашей мыслительной деятельности, ее стимул. И так наше сегодня в постоянной службе, в прислуживании у будущего - выходных дней на этой службе нет. Будущее - это и наша духовность, и наш Апокалипсис.
Будущего еще нет, но оно уже управляет правительствами, раздувает пламень горячих точек, подготавливает новые и новые горячие...
В ГУЛАГе и Освенциме люди страдали ради будущего, даже если знали, что для них его не будет.
Наука стоит на том же: сделать то, чего сегодня нет, но завтра, по ее представлениям, обязательно должно быть.
Искусство ведет себя точно так же.
Просвещение - так же.
То и дело мы начинаем с завтра исходя из того, что сегодня не имеет самостоятельной ценности. Поэтому дело убережения сегодня - дело самого сегодня, разве что прошлые дни и века прошепчут ему что-то невнятное. Только экология охраняет сегодня, старается, чтобы день сегодняшний был чуть-чуть, но все-таки лучше вчерашнего, чтобы полночь была успокоительнее полудня минувшего. Чтобы швейцеровское (оно же - пушкинское, оно же древнегреческое) благоговение к жизни сказывалось уже сегодня.