Два рассказа
Шрифт:
Шли дожди, потом земля покрылась снегом. Снег висел на ветках буков, вершины их казались окаменелыми.
На рождество в село вернулся Иванчо, сапожник, и всех удивил своей формой. Он носил нож и пистолет.
Иванчо приметил девушку и зачастил в их дом. Он сильно надеялся на свою красивую форму. «Могу арестовать, кого захочу», — грозил он, поправляя пистолет. Девушка молчала.
— Попробуй тех, кто ушел в горы, — сказал как-то старик.
— Кого ты имеешь в виду?
— Учителя! Его не могла взять целая рота.
— Что ж, посмотрим!..
А снег все падал, гнул ветки деревьев, прояснилось только перед самым
Потом она выбрала самый большой каравай, сняла сумку, нащупала кадку с брынзой. Отдохнуть они отказались. Когда они пошли след в след, она догадалась, что спутник учителя ранен. Кутаясь в платок, она долго провожала их взглядом.
После девушка подошла к окну, растопила своим дыханием цветок морозного узора и отшатнулась от испуга: по холму напротив шли полицейские. Черные фигуры резко выделялись на белом снегу, белые облачка дыхания окутывали лица.
Неужели они напали на след? Полицейские остановились у ворот, о чем-то заспорили между собой. Появился сапожник. Поговорив с ним, полицейские отправились на облаву.
Они обходили дома, толкали штыками в стога сена, шарили по чердакам. Девушка нервничала — ищут, ищут. Если бы им надо было остаться, они остались бы у нее!
…Учитель лежал на снегу перед корчмой, не ощущая холода. По груди его вилась алая струйка крови. Спиной к стене корчмы сидел его раненый товарищ. Полицейские потрошили сумку, сапожник им что-то объяснял.
Девушка медленно спустилась по лестнице, сняла вожжи и скрылась в сарае. С трудом перебросила она один конец через балку и встала на корзину. Прежде чем оттолкнуть корзину ногами, она прошептала: «А имя у тебя прекрасное — Цвета!»
Кривая тень от дегтярницы падает в комнату. Я смотрю на улицу, где сыплется и сыплется снег. В лунном блеске серебристый покров засыпает притихшую долину…
Когда уходит любовь
Этот стул заинтересовал меня. Он стоял в глубине комнаты, в густой тени. Через разбитое окно можно было едва рассмотреть его спинку. До этого меня не занимало, чей это дом. Почему его бросили? Кто грелся возле его очага?
По правде сказать, о таких загадках можно думать, если достаточно времени. Но пролетишь на машине мимо дома, мелькнет окно, в нем, в густой тени, спинка стула… вот и все. Однако недавно я вдруг обнаружил, что стул похож на стулья в моем доме. И вот я останавливаюсь возле дома, долго вглядываюсь в слепые окна. Дверь на верхний этаж заколочена, лестница сгнила. Зелень, затянувшая первый этаж, изменила облик дома. Холодом и запустением веяло от камней и кусков отвалившейся лепки, от изъеденных деревянных полок и шкафов, сваленных в углу. В деревенской корчме не раз я заводил разговор о пустом доме, но крестьяне лишь неопределенно хмыкали и пожимали плечами.
Отправляясь из Софии, я прихватил веревочную лестницу с крючком на конце, рассчитывая забраться в дом через окно второго этажа. Но мои приготовления оказались напрасными. Стула в комнате не оказалось. Кто-то oпередил меня. Я свернул лестницу и запихнул ее в багажник. Ощущение было такое, будто меня обокрали, и это чувство не покидало меня, пока я поднимался по тропинке. Огромная луна поднялась над горой, тени деревьев путались у меня под ногами. От тишины, от загадочных летних сумерек, от мрачноватости окружающей природы исходило что-то таинственное. Шепот листьев обострял мои чувства. Подходя к крыльцу, я щелкнул карманным фонариком и остолбенел: перед дверями стоял тот самый стул! На прогнившем сиденье лежала потемневшая фотография. Уж не друзья ли решили подшутить надо мной? Но никого же вокруг! Я вошел в комнату и запер дверь.
С фотографии на меня смотрело миловидное личико девушки, белая вуаль прикрывала ее волосы. Были традиционный белый восковой цветок и ожерелье из золотых монеток. Невеста была снята сидевшей на этом самом стуле! Рядом стоял жених, в галстуке, с цветком над карманом. Выглядел он старше невесты, во взгляде, обращенном к ней, в наклоне головы чувствовалась радость влюбленного. Рука его терялась за ее спиной, наверно, лежала на спинке стула. У него был высокий лоб и сросшиеся на переносье брови. На обратной стороне фотографии я прочитал: «Ганке, чтобы меня помнила. Пенчо». Почерк канцелярский, разборчивый. А на картонной рамке крупные печатные буквы: «Г. К. Дервишев. Фотограф».
Ночью я внезапно проснулся. Кажется, разбудил меня чей-то голос. Я приподнялся на локтях, но вокруг все было тихо. Встал, выглянул за дверь и обнаружил, что стул сдвинут. Да, это становилось занимательным. Меня кто-то явно разыгрывал.
На другой день я спустился в корчму, но на все мои вопросы сельчане отвечали прежним пожатием плеч. Наконец мне посоветовали разыскать дядю Дянко, водопроводчика.
К вечеру я его нашел.
— О каком стуле ты говоришь?
— Из заброшенного дома, — объяснил я.
— Не знаю. Какое мне дело?
В тот день я рано вернулся домой. Снова фотография, миловидное лицо невесты и слова: «Ганке, чтобы меня помнила…» В них звучала какая-то тайна. «Чтобы помни-ла…» Значит, разлука, размолвка, неясная надежда. «Чтобы помнила…»
Поставив фотографию к лампе, я взял книгу и услышал стук в дверь.
— Готов поспорить, что ты не ждешь меня! — сказал вошедший.
Но кто пришел-то? Артист! Он прихрамывает, тень его прыгает на стене. Уловив мое удивление, он объяснил: вашел в корчму, услышал, что я здесь, в деревне, вот и заглянул.
— С приездом! — говорю я и показываю на стул возле очага.
Артист молча протягивает к огню руки.
— Голоден? — спрашиваю.
— Нет. Но если есть что-нибудь пропустить — с удовольствием!
— Посмотри в той бутылке.
Он берет бутылку со сливянкой и наполняет две рюмки с тонкими ножками.
— Послушай, — говорит он, — вот уже два дня я кручусь в этих местах. Здесь многое связано с моим корнем. Да, да, именно с корнем, а не с детством. Банальная в об- щем-то история, но в то же время странная…