Два света
Шрифт:
— Но, милая моя Ануся, ты не знаешь этого человека, не постигаешь, какое сердце бьется под его простой одеждой, какие мысли волнуют его невзрачную голову!.. О, для оправдания слов моих прошу тебя ближе познакомиться с ним… Может быть, тебе во всю жизнь не удавалось нечаянно находить бриллиант самой чистейшей воды в неблаговидной оболочке человека без нашей формы, без наших неизменных вежливостей и светских условий, с самого начала этот энергический сын природы, будет поражать тебя… но невозможное дело, чтоб ты не оценила его!
— Без сомнения, — отвечала Анна с улыбкой, — я сочла бы его за эконома или домашнего бухгалтера, если б не застала его на креслах в твоей комнате…
— Ты часто даешь мне разные наставления, ангел мой, прости, если теперь я
Анна с любопытством и покорностью слушала эти слова и наконец произнесла:
— Правда твоя, милый Юлиан! Но почему ты не представляешь себе еще того обстоятельства, что как нам с ними — этим грубым народом, так и ему с нами — людьми полированными, будет нелегко и неприятно… каждый гораздо лучше понимает своих… Не упрекай меня за женскую слабость: привези сюда Алексея, я постараюсь короче узнать и полюбить его, только бы он развлек, оживил и развеселил тебя!
Юлиан с чувством обнял сестру и, лишь только дали знать, что экипаж готов, сбежал с лестницы и поехал в Жербы.
Алексей вовсе не надеялся на этот визит, по крайней мере, не ждал его так скоро. Но мать была уверена в том, даже собиралась холодно принять панича, потому что не очень желала короткого знакомства с Карлином.
"Пусть только приедет сюда, — думала она про себя, — уж не буду церемониться с ним, гость гостем, следует принять его по-человечески, но решительно не буду хлопотать из того, что он панич: встречать даже не выйду".
Алексей случайно был дома, когда карета Юлиана, поворотив в ворота и въехав на двор, подвезена была перепуганными лошадьми к крыльцу, потому что они испугались желоба у колодца. Дробицкая не догадалась сразу, что это за гость, и полагала, что это, вероятно, какой-нибудь чиновник, потому что у нас никто не ездит параднее этих панов, но живое движение Алексея сейчас показало, кого она должна встретить.
— Маменька! Мой друг Карлинский! Ради Бога, примите его со всем радушием! — воскликнул Алексей, выбегая из комнаты.
— С радушием, только без парада и церемонии! — проворчала мать, поправляя на себе холстинковую блузу и шейный платок. — Вздумал панич жить со шляхтой, так изволь слушаться нашего устава…
При этих словах показался Юлиан, вежливо подошел к матери друга, поклонился ей с искренним уважением, потому что и в женщине, одетой по-деревенски, с черными руками и говорившей просто, умел оценить достоинства, приветствовал ее немногими словами, но без принужденности, с самой милой и увлекательной улыбкой.
Трудно объяснить, что сталось с Дробицкой, только при виде красивого, нежного, деликатного, слабого юноши и при взгляде на прекрасное лицо его она почувствовала себя совершенно обезоруженной… Великую силу заключает в себе человеческое лицо, если оно выражает не притворную, а искреннюю и сердечную доброту, оно согревает самую твердую холодность, побеждает антипатию и смягчает недоброжелательство, потому что за любовь и сочувствие человек обязан платить сочувствием и любовью. Так точно случилось и с Дробицкой. Она решилась принять Юлиана как можно холоднее и равнодушнее, даже намеревалась чем-нибудь кольнуть его и оттолкнуть от своего дома: но все эти прекрасные планы разрушились в одно мгновение —
Еще более Юлиан увлек Дробицкую разговором. С первого разу он был свободен, смел, на все смотрел без удивления и все понимал, так что, спустя несколько минут, мать Алексея забыла даже о его аристократическом происхождении. Впрочем, она не могла совершенно преодолеть себя и не обнаружить перед Юлианом заранее придуманных мыслей. Во время разговора она несколько раз упомянула о своей бедности, о необходимости трудиться, о различии жизни их от той, какую мог вести Юлиан, применяя последние мысли к гостю и вместе к Алексею… И тут Карлинский сумел говорить ловко и резонно, соглашаясь с хозяйкой и вместе ценя жизнь трудолюбивую, несколько унижая себя и представляя картину тяжести своего существования, хотя на вид оно было блистательное.
Слушая все это, Дробицкая с недоверчивостью и удивлением смотрела в глаза гостю, вовсе не представлявшемуся паном. Спустя немного времени Алексей и Юлиан ушли в другую комнату покурить сигар, а хозяйка осталась в гостиной одна и глубоко задумалась.
Дом Алексея после салонов Юлиана был слишком беден и некрасив, но Карлинский нашел его милым и совершенно удобным.
Половина Алексея, несмотря на свою простоту и бедность, даже испорченным глазам Юлиана могла казаться красивой. Это была комната довольно обширная, расположенная в сад, белая и чистенькая, как будто в ней жила молодая девушка. Главное окно обращено было к деревьям, — и Алексей с большими усилиями выпросил у матери позволение сделать в саду просеку для перспективы на блестящий пруд и темные леса, лежавшие в отдалении… Оттуда-то именно тоскливый труженик не раз уносился глазами и мыслями в бесконечную страну надежд и мечтаний… По обеим сторонам окна росли стройные мальвы, все в цветах и, склоня свои головки, с любопытством заглядывали в кабинет молодого человека. Впрочем, эта комната, сама по себе, была скромная и сообразная с состоянием хозяина, в углу стояла кроватка, покрытая коврами домашней работы во вкусе, напоминающем, что мы подражали восточным изделиям, в головах висел на овальной серебряной дощечке образок Пресвятой Девы и Святого Антония, сбоку ружье и палаш отцовский. На столе находились хозяйственные бумаги, реестры, счеты, а среди них Гете, раскрытый на втором томе Фауста… В углу на полке тщательно уставлены были книги, оставшиеся после университета, количество их было небольшое, но давало хозяину возможность обходиться без новостей. Там находились: Библия, Гомер, Плутарх, Тацит и Ливий, Геродот, Шекспир, Гете, Шиллер, Кохановский и Красицкий, Монтань и Рей, Подражание Христу, исповедь св. Августина… вот и все! Но в таком маленьком на вид собрании как много заключалось содержания!..
— Ах, как здесь мило и прекрасно! — воскликнул Юлиан, переступая порог.
— Однако не так, как у тебя, очень скромно и бедно…
— Да, но зато я чувствую, что здесь обитают спокойствие и счастье, тогда как у меня, хоть везде богатство, но скучно… Здесь хотелось бы петь, а у меня задуматься…
— Благодарю тебя, но не истощайся на похвалы, благородный товарищ! — отвечал Алексей с улыбкой. — Будь со мною откровенен, говори, что думаешь, не считай меня щекотливым, потому что во мне нет подобного свойства… Садись… но сперва изволь посмотреть, какое унижение для меня! Ты не можешь курить моего табака, потому что до смерти закашлялся бы от него, приходится позволить тебе курить свои сигары.
— И ты будешь курить со мною? — спросил Юлиан, доставая сигарочницу.
— Нет, благодарю… боюсь привыкать к тому, чего употреблять не в состоянии… Зачем позволять себе прихоть и потом испытывать неприятность? Я закурю свою трубку.
— Как хочешь, — сказал Юлиан, подавая Алексею свою руку. — Как хочешь, только не выгоняй меня отсюда, милый друг!.. Может быть, я мешаю тебе, отнимаю время, извини, но ты окажешь благодеяние, если не оттолкнешь меня… Я крайне нуждаюсь в друге, утешителе и наперснике…