Два света
Шрифт:
— Старый гриб, а еще болтает разный вздор! — отвечала Дробицкая, пожимая плечами.
Старик пошел вперед хозяйки и, несмотря на ее гнев, продолжал говорить разные балагурства.
— Знаешь ли что, маменька? Если бы мы сочетались законным браком?
— Мы? С какой стати?
— Тогда уж никто не переговорил бы нас… Всякий раз, как сойдемся, мы непременно ссоримся…
— Да как не ссориться, — сердито сказала Дробицкая, — если вы портите моего сына?
— Я — порчу? Напротив, исправляю!
— Прекрасно! Лишь только сойдетесь, сейчас начнете философствовать, а о чем? И в толк не возьму… Его надо уговаривать
— Но разве Алексей худой хозяин? Тебе все мало… Ведь хлеб у вас есть, долгов ни гроша… Зачем же мучить его? Подрастут другие мальцы, также будут работники, а теперь, если бы в сундуке лежала у тебя лишняя тысяча, какая вам от того польза?
— Вот и посмотрите, он не портит! — вскрикнула матушка. — Будьте свидетелем! — прибавила она, обратясь к Карлинскому. — Уговаривает его к лености.
— Вовсе не к лености, маменька, нет, но если ты зарежешь его работой, какая тебе будет прибыль? Дай ему и поговорить, и повеселиться, и почитать…
— Да он целые ночи сидит над книгами…
— Милая маменька, — прервал Алексей, — чуть свет я уже в поле…
— Если б не этот старый балагур, надевший лапти для того только, чтобы болтать все, что вздумается, я бы сделала из Алексея другого человека…
— Так и делай себе другого человека, если угодно, — сказал граф, — только не из Алексея… уж его не изрежешь на куски, чтобы переварить в котле… поздно!..
Сама матушка обратила эти слова в смех, и разговор прекратился. Налили чай. Но граф попросил себе кислого молока и рюмку старой водки, потому что от чаю уже отвык, и вечер начался очень весело.
Мы сказали, что Жербы, кроме части, принадлежавшей Дробицким, делились еще на шесть владельцев. Итак, в Жербах, к несчастью, было шесть помещичьих домиков в недальнем расстоянии друг от друга, обращенных входными дверями к большой дороге и не пропускавших ничего, что только ехало, проходило и даже летело на старый двор.
Редко кто приезжал в Жербы, особенно в старый двор. Дробицкие никогда не зазывали гостей, родных почти не имели поблизости, знакомств не искали и жили очень скромно. Поэтому карета Карлинского, подъехавшая к ним среди белого дня, произвела на соседей огромное впечатление.
Пан Мамерт Буткевич, самый богатый из жербенских помещиков, потому что имел пятнадцать семей крестьян, дом, выкрашенный желтой краской, и даже замышлял выкупить все Жербы, для чего копил деньги, строго ограничивая свои расходы и думая немедленно жениться, лишь только подпишет условие на последнюю часть деревни, в то время, как проезжала карета, стоял у окна. Потому он выпучил глаза, разинул рот, повел за нею взорами, понюхал табаку и сказал самому себе: "К Дробицким, ей Богу, к Дробицким!"
Пан Юзефат Буткевич, родной брат Мамерта, но гораздо беднее его, женатый на Пержховской и обремененный семейством из девяти детей, о которых говорил постоянно и почти с ропотом на такое благословение Божие, стоял в воротах с трубкой, также видел карету, вышел даже на середину улицы, хоть был в одном жилете, дождался, пока экипаж подъехал к старому двору, и, что было духу, побежал к жене.
— Душечка Анеля! — воскликнул он чрезвычайно полной супруге, убаюкивавшей на руках ребенка. — Ну, вот тебе Христос… кто-то поехал в карете…
— Тише… ребенок засыпает,
— Да в карете…
— Но кто именно?
— Самому ли пойти или послать Иванка, чтобы узнал? Только Иванек улизнет в корчму, а я так давно не был у Дробицких.
Не знаю, чем кончился разговор, только пан Юзефат выбежал из комнаты, вероятно, выгнанный женою, и в раздумьи остановился на крыльце… Но вдруг, в нескольких шагах, он увидел своего шурина, пана Пристиана Прус-Пержховского, который, взобравшись на тын, наблюдал оттуда за поворотами кареты…
— Кто это приехал? — спросил пан Буткевич пана Пристиана.
— Молодой Карлинский.
— К Дробицким?
— Да, к Дробицким…
— Что же это значит?
Пан Пристиан не соблаговолил дать ответа, соскочил с изгороди и пошел в свой домик, а пан Юзефат остался в глубоких размышлениях. Он только плюнул, глядя вслед шурину, и пожал плечами…
Живший рядом пан Теодор Прус-Пержховский, родной брат пани Буткевич и пана Пристиана, находился в конюшне, как вдруг мелькнула перед ним карета, и нельзя сказать, чтобы подобный феномен не произвел на него впечатления.
— Зачем к Дробицким? — начал он рассуждать с самим собою. — Зачем? Не постигаю, истинно сказать, не постигаю! Но хорошо знаю только то, что если приезжает редкий и милый гость, достают из подвала бутылку и пьют за его здоровье… Не пойти ль к Дробицким?.. Надо бы побриться… да, впрочем, вечерком… в деревне можно и небритому… А ведь бутылка-то будет, непременно будет!
Между тем он носом к носу вдруг встретился с Пристианом. Хоть родные братья, они не были ни в каком отношении похожи друг на друга. Теодор, шляхтич-земледелец, любил выпить и копил деньги. Напротив, Пристиан — щеголь, не жалевший денег ни на лошадей, ни на брички, более проживал в местечке, нежели в своей деревушке, любил пропеть с аккомпанементом гитары и франтил… даже курил сигары. Пристиан уже был одет по всей форме и шел по улице в направлении к старому двору.
— Куда? — спросил Теодор, остановив его.
— Да так себе, прогуливаюсь, — равнодушно отвечал Пристиан.
— Дудки! Надуваешь, дружище! Идешь к Дробицким! К ним кто-то приехал…
— Да говорят тебе, иду вовсе не к Дробицким. Толкуй свое, любезный!.. Верно, там будет пуншик?..
— Ну так у тебя только пуншик и в голове! — рассмеялся Пристиан.
— Признайся.
— Да говорю тебе, что иду прогуляться…
— Так ступай же себе с Богом!..
Отойдя на несколько шагов и не желая показать брату, что в самом деле шел в старый двор, Пристиан повернул на боковую улицу, где находились дома вдовы Буткевич и Яцека Ултайского, двух еще неизвестных нам жербенских помещиков. Вдовушка после покойного пана Целестина, брата Юзефата Буткевича, бездетная, некогда хорошенькая, но, увы! уж, кажется, десять лет назад считавшая себе тридцать первый год, хоть давно переступила порог зрелости, но не простилась еще с надеждой опять выйти замуж. Целые двенадцать лет она безуспешно старалась о муже, привлекая к себе поочередно всех соседей и, не поймав никого, наконец безумно, страшно, отчаянно влюбилась в Пристиана Пержховского, шедшего теперь мимо ее дома. Судьба хотела, чтобы и она со своею воспитанницей Магдусей, девочкою лет девяти, стояла у ворот в то самое время, как показался у них Пристиан, и вдовушка повелительно остановила его.