Два товарища

Эгарт Марк Моисеевич

«Где Слава?» — подумал Костя.

Не выдержав, он вскочил на ноги и закричал отчаянным голосом:

— Славка!

И будто только ждали его. Сразу откликнулись три голоса:

— Здесь! Здесь мы! Держи!

Микешин, Зозуля и Слава появились одновременно из зарослей орешника, скрывавших дорогу к хутору, и кинулись навстречу неизвестному.

Увидев людей, услышав крики, он повернул назад. Но не тут-то было. Микешин справа, Зозуля слева начали обходить его, чтобы отрезать путь к речке. Человек в шляпе усердно заработал ногами. Однако ноги Зозули оказались

проворнее, он первым достиг берега. Путь был отрезан.

Теперь нужно было не дать соломенной шляпе скрыться в прибрежных камышах. Моряки, Слава и присоединившийся к ним Костя с нескольких сторон отжимали неизвестного от камышей. Но он, видимо, не хуже их знал эти места. Он петлял из стороны в сторону, как заяц, пытаясь проскочить. Шляпа с него слетела, вязаный поясок он потерял, вышитая длиннополая рубашка цеплялась за колючие ветки и мешала бежать. А бежать уже некуда: спереди, сзади наседают моряки.

Тогда человек остановился, ощерил по-волчьи зубы и ринулся на Зозулю, на бегу выхватив револьвер. Выстрел… еще выстрел… Пули просвистели над головой Зозули — он успел вовремя присесть. В то мгновение, когда стрелявший хотел проскочить мимо него к берегу, вообразив, должно быть, что с маленьким Зозулей он справится, тот кинулся ему под ноги. Неизвестный упал. Подоспел Микешин. Вдвоем с Зозулей они обезоружили его и связали. Он продолжал вырываться, метаться, прокусил Зозуле руку до кости, за что получил от Микешина такой удар в нижнюю челюсть, что вытянулся без памяти.

Впрочем, скоро он очнулся и был доставлен на хутор вместе со своей шляпой, которую подобрал Слава.

Первым на хуторе увидел его Епифан Кондратьевич. Он высоко поднял брови, даже попятился от неожиданности.

— Здравствуй, Йохим, — сказал он. — По дому соскучился?

Стало быть, он знал его.

Чтобы понять то, что произошло дальше, нужно представить себе открытый, заросший травой хуторской двор, лишенный ворот и ограды, полуразрушенную хату с низкой завалинкой, на которой уселись старик Познахирко и доктор Шумилин, и столпившихся вокруг них моряков; в середине круга стоял пойманный человек. Микешин караулил его, держа наготове его же револьвер.

Епифан Кондратьевич потрогал рукой усы и начал своим глуховатым голосом:

— Зовут этого человека Йохим Полищук. Он младший сын бывшего хуторянина, который разжился еще тогда, когда служил гетману и немцам. Йохим пошел в батьку — такой же иуда и живоглот. Это он донес немцам на матроса Баклана и его невесту. Когда установилась советская власть, Йохимке удалось как-то выпутаться, замости следы. Он наследовал батьке и хозяйничал на хуторе до тридцатого года. Тогда, наконец, взялись за него, раскулачили. В отместку он спалил хутор и исчез. Где пропадал, чем занимался и зачем вернулся в город, — об этом нужно его самого спросить…

Пока старик рассказывал, Полищук поводил круглыми плечами, переступал с ноги на ногу (ноги ему развязали, когда вели на хутор), оглядывался. А когда Познахирко кончил, Полищук бледно усмехнулся разбитыми губами:

— Так он с ума выжил, а вы слухаете!

— Придержите язык! — строго перебил его Шумилин. — Откуда у вас пистолет?

— Трофейный. У немца забрал.

— Бинокль тоже трофейный?

— Трофейный.

— И рыбу вы удили трофейную?

— Не, рыба божья. Уху варить.

— А бинокль зачем?

— Для интереса. Интересно мне, кто в моем хуторе хозяйнует! — широко улыбнулся Полищук.

Трудно было определить, сколько ему лет, но видно было по его пухлому белобрысому лицу, что ложь для него так же привычна и естественна, как для честного человека правда.

Костя впервые видел такого человека. Он посмотрел на моряков, стараясь угадать, что они думают. Моряки молчали из уважения к доктору, но их молчание не сулило ничего хорошего Полищуку. И он понимал это, хотя и продолжал улыбаться.

— А очки твои где? — неожиданно спросил Познахирко.

Полищук хладнокровно пожал плечами:

— Яки очки?

— Я в городе одного человека видел, в темных очках, и еще подумал: вроде он мне знакомый, а не припомню кто. А это ты… — Епифан Кондратьевич сердито подергал себя за кончики усов. — Значит, это ты шел из комендатуры? И Галаган с тобой вместе.

Полищук пренебрежительно отвернулся, сказал, обращаясь к доктору, которого, видимо, считал здесь главным:

— То вы его спытайте, на що вин до комендатуры ходыв та с Галаганом водку пыв?.. Бачь, як злякався! — победоносно показал Полищук на обомлевшего старика.

Еще не успели все прийти в себя от этих страшных слов, как Полищук вдруг прыгнул, опрокинул старика, который было шагнул к нему, и побежал со двора.

Это была ошибка — развязать Полищуку ноги, и он постарался воспользоваться ею как можно лучше. Надеялся ли он, что моряки не станут стрелять из опасения попасть в своих, приметил ли, что Микешин, державший револьвер, опустил его на минуту, пораженный ужасным обвинением, а возможно, именно на это и рассчитывал, но он бежал не оглядываясь и успел выскочить со двора прежде, чем Микешин выстрелил.

Моряки ринулись за ним в погоню. Но сразу за хутором начинались густые заросли дикого орешника. Белая, распоясанная рубаха Полищука мелькнула в них и пропала.

Микешин, считавший себя виновником происшествия, мчался во весь мах своих длинных ног в обход зарослей к речному броду, сообразив, что Полищук кинется туда, и рассчитывал опередить его, так как в зарослях двигаться труднее. Расчет оправдался. Едва Микешин достиг брода и присел в камышах, из орешника высунулась белобрысая физиономия.

Полищук настороженно озирался. Времени у него не было: позади уже слышался треск ветвей, погоня приближалась. Но Полищук был стреляный воробей и не сразу направился к броду. Что-то смутило его. Может быть, шорох камышей, в которых притаился Микешин. Он повел носом, будто принюхивался, и махнул мимо брода вдоль берега.

Микешин поднялся на ноги, тщательно прицелился и выстрелил. Полищук упал. Когда Микешин подбежал к нему, он был мертв.

Так закончилась поганая жизнь Йохима Полищука, последнего из волчьего рода Полищуков.