Два уха и хвост
Шрифт:
Момент пробуксовки проходит. И Прославленный поверх губы интересуется:
— Вам, стало быть, надо вернуть этот чемоданчик, если я правильно понял?
И добавляет совсем тихо, про себя, с мелодичным придыханием: «Ах, Маринелла, останься еще, чтоб горячо до самой зари петь эту румбу любви».
— Действительно, господин президент, именно в этом моя задача. Но чтобы добиться успеха в операциях подобного рода, следует располагать расширенными полномочиями. Я бы хотел создать особую бригаду с ограниченным штатом, подотчетную исключительно вам одному. Она будет состоять из нескольких решительных людей, умеющих действовать скрытно. Однажды, при гнусном и отвратительном прежнем режиме, я уже предпринимал
Личный секретарь президента объявляет, что пора принимать делегацию органов выделения.
Президент примерно на миллиметр поднимает веко, что означает: «Знаю, знаю, сейчас, Эрнест».
Я смотрю на Роже.
Роже хлопает меня по плечу.
И президент отточенным жестом берет лист своей бумаги с шапкой: Французский дом и сыновья, Импорт, Экспорт, Инфляция, Девальвация, Срочные военные поставки, Экспедиционные части на заказ. Он кладет его на сафьяновый бювар; затем хватается за стилограф уже устаревшей модели: галалитовый корпус, автоматическое наполнение, перо из золота семьсот пятидесятой пробы. Продолжая держать бюст идеально прямо и нашептывая: «О, Корсика, остров любви, земля, где я появился на свет…», он набрасывает строчки с той же жизнерадостностью, с какой 11 ноября парафирует золотую книгу Триумфальной Арки, пристроив свой сноп на памятную плиту.
Я считаю помянутые строки. Они быстро накапливаются, размашистые, красивые, изящные. Пять, шесть, семь, восемь… Здесь пауза на раздумье. Снова движется дальше: девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Теперь подпись. Он начинает ее, прерывается, чтобы повернуться к секретарю:
— Нужно два «р», не так ли?
— Совершенно верно, равно как и два «т», господин президент.
Государственный муж завершает подпись, быстро перечитывает, на лету ставит в тексте запятую, протягивает лист мне.
Я читаю.
Слезы струятся по мне, словно писает корова, ты бы только видел. Двумя абзацами, в два счета, он порождает почти декрет, делающий из меня и людей, которых я назову по своему усмотрению, «Специальный комитет по разработке реорганизации структуры полиции, находящийся под его единоличной ответственностью». Два последних слова подчеркнуты.
Когда я дочитываю, его уже нет, и некому принять целый бассейн моей благодарности. Бесшумным шагом, молча, он ушел заниматься своими делами, добрый дорогой великий человек.
Глава VII
ПОСЛЕДНИЙ РЕКРУТ
— На месте отсутствует, трубка снята. Шесть раз я вас вызывал, комиссар! — кричит Багроволицый (как закатное солнце перед ненастьем). — Где вы были?
Я протягиваю документ, врученный мне президентом.
— В Елисейском дворце, — говорю.
И добавляю:
— Читайте!
Он вникает, и помидорная бледность сменяет на лице баклажанную насыщенность.
— Что это значит?
— Премьер всех французов больше не умеет ясно выражаться, и вы просите меня толковать его тексты? — парирую я.
Он начинает обтекать.
— Я этого не говорил, комиссар, я только…
— Довожу до вашего сведения, что я принял несколько решений, касающихся личного состава: офицеры полиции Пино, Люретт, Матиас и Лефанже отстраняются от текущих дел на неопределенное время. Вместе с тем Александр-Бенуа Берюрье снова принимается на службу в полицию и сразу после этого тоже отстраняется от дел.
Я хмурю бровь:
— Вы записали, Альберт? Запишите немедленно! Кроме того, составьте мне полную диспозицию помещений, которыми мы вот уже несколько лет располагаем на Елисейских полях, и которые, как мне известно, служат траходромом государственным чиновникам высокого ранга. Мы переносим наши пенаты туда, так что подготовьте все необходимое.
И добавляю коварно:
— Президент, похоже, не очень высокого мнения о вас после того, как чемоданчик сделал ноги; на вашем месте я бы прикрыл газ, поскольку достаточно одной искры…
Вообще-то я не скот, просто меня ужасают апатичные сангвиники, считающие себя бледными и элегантными.
* * *
Первый раз за всю свою карьеру я веду себя подобным образом. В то время как над нами нависла совсем близкая опасность, я, вместо того чтобы немедленно и всецело заняться расследованием, начинаю с создания специальной бригады. Это немного походит на то, как если бы, увидев тонущего, я скорее принялся учиться плавать, чем крикнул: «На помощь!»
Но делают, что могут.
И, как говаривал знаменитый пукоман, оторвавший себе первую премию в Консерватории по классу ударных и резонирующих: «Бывают дни, когда сморкайся, не сморкайся, а все одно чувствуешь себя нехорошо».
Вечером этого удивительного дня, который я для своих архивов озаглавил президентский денек, в районе восемнадцати часов дикая бригада собирается впервые в помещениях бывшего Агентства, в которых разит люксовым домом свиданий.
Итак, в конференц-зале, еще усеянном деликатными черными штанишками со шлюховской кружевной оторочкой и выдавленными тюбиками из-под вазелина, находятся: Пино, Берю, Матиас (старая гвардия), Люретт и Лефанже (из новой волны). Стоит, наверное, нанести на бумагу несколько сантиметров письма по поводу Лефанже, о коем ты не знаешь не только всего, но даже и остального… Он высокий, очень высокий, чересчур высокий, до смешного высокий, голова похожа на ком взбитого геля, весь в мешках и припухлостях: под глазами, на скулах, челюсти. Его взгляд напоминает мне взгляд больного диплодока, которого я выхаживал, когда тот был маленьким, и который, выросши, продолжал прибегать есть у меня из рук гигантские баобабы. Макушка у него плешивая, зато все прочее инфернально брюнетное. Хобби Лефанже — ловля форели, поэтому-то он постоянно наряжен, как иллюстрация из Французского Охотника: в непромокаемое тряпье зеленоватого цвета, многочисленные карманы которого набиты мудреным материалом для мушек, блесен и прочих обманок… (у вас есть обманка?). Он воняет рыбой, подстилочной кошмой, перенесшей грозу в автомобиле с откинутым верхом, а также разложившимся опарышем, ибо практикует и ловлю на наживку. Этот высокий балбес, воскрешающий в памяти некоего мсье Юло, засунутого в Большую Конуру, помимо своих рыболовных задатков обладает в профессиональном плане двумя способностями, заслуживающими внимания: он наилучший и самый быстрый стрелок из всех тех, кому когда-либо вручали удостоверение флика, и помимо того специалист искусной слежки.
На первый взгляд ты дашь ему сорок годков. На второй раскошелишься на пятьдесят; на самом деле, ему двадцать пять.
Попадаются мужики, которые старше, чем они есть. Он из тех, кто скорее молчун, Лефанже. Если он берет слово, то не для скетчей. У него высоко посаженный голос, как у евнуха. Заметь, я никогда не водился с евнухами, но позволяю себе их поминать.
И вот, названные господа расположились в полукруг перед моим креслом шефа. У них мины завзятых конспираторов. Берю, ошалевший от счастья, выражает свою радость оглушительной морзянкой: пук-рыг, рыг-рыг-пук. Переполох на земле людей доброй воли, этот Берю!