Два Вальки Моторина
Шрифт:
Наконец-то все уразумев, я радостно обмакнул кусочек сахару в чай — у бабушки Сафроновой пили чай вприкуску… И подумал, что о любви папы и Лидии — это, безусловно, тети Нинины враки. Просто один человек лечит другого больного человека…
Но тут в окошко стукнули, и в его проеме проявилась тень.
— Ты, значит, у Лизки, Валет? — произнесла тень задорным голосом Динки из сорокового подъезда. — А что моя мама про тебя ска-за-а-ла!.. Я такое теперь знаю про твоего папку. Про твоего папку и про Лизкину мамку… Эх вы!..
Было совсем темно, и другая
Возле низенькой ограды, поставив на нее туфлю, спиной к прохожим стояла Ника. Мне было совсем не до нее, хотелось проскочить мимо, но вдруг из-за ее ноги выкатился лохматый шар и запищал-заскулил тонюсеньким голоском. Ника обернулась:
— Это ты, Валет? Не бойся, он не кусит. Кузя, ко мне!
Но Кузя и не думал слушаться. Он подпрыгивал, толкался мне в ноги, облизывал мои руки шершавым язычком. Лаять он, наверное, еще не умел.
— Сколько ему? — спросил я.
— Четыре месяца.
— Твой?
— А чей же? — И она взяла щенка на руки. — Ах ты хороший песик, мой единственный дружок!
Ника терлась щекой, носом и лбом о мохнатую мордочку. Но и в темноте было видно, что лицо у нее грустное.
— Ника! — спросил вдруг я. — Что бы ты сделала, если б узнала, что твой папа влюблялся много раз?
Она быстро спустила Кузю на траву.
— Много раз?.. Ну… не знаю… А сколько?
— Два.
— Всего два раза, да?.. То есть один раз — в твою маму, а другой раз в…
— Ага. В кого-то другого…
— А когда в кого-то другого? Теперь или давно?
— Ну, например, давно.
Ника вздохнула:
— Тогда… Тогда я думала бы о той женщине, с которой он расстался. И мне было бы за нее грустно.
Она снова взяла Кузю, и он уткнулся ей в шею.
И тут мимо нас с обычным своим холщовым мешочком в руке прошествовал, помахивая джинсовым клешем, Коля-студент. Он кивнул нам чуть-чуть. А Ника уткнулась носом в Кузю и зарылась лицом в его шерсть.
— Мамуль! Ты когда с папой познакомилась, то уже в больнице работала?
— Да.
— А папа… он уже был немолодой?
— Ну, как тебе сказать? Двадцать восемь лет и два месяца.
— А вы в каком году поженились?
— Ты разве не знаешь? Ровно за два года до твоего рождения.
— Мам, я еще хотел спросить… Вы с ним, когда я уже был… вы не разводились?.. Ну, на время?
— Насколько мне известно, нет, — она пожала плечами, и по тому, как она спокойно это сделала, стало ясно, что сказки насчет наших моторинских семейных неурядиц просто зеленая мура.
Все это время мама заплетала себе на ночь косичку. Но тут она на меня глянула, будто собиралась спросить: "А что это ты вдруг заинтересовался?" Моя настоящая мама так бы обязательно и спросила, и пришлось бы отговариваться: мол, просто так, а она бы настаивала: "Нет, уж ты скажи!" Но другая мама только слегка вздохнула. И от этого вздоха захотелось броситься к ней и рассказать все-все… Если бы можно было хоть иногда навещать эту маму, когда я наконец возвращусь к своей…
— Мамуль! А тетя Нина не такая уж добрая, правда?
Я сказал это, чтобы хоть намекнуть ей, кто наш настоящий враг. Надо же ей знать это, когда она останется здесь без меня… Но поняла ли мама намек, я заметить не успел, потому что раздался длинный звонок и принесли телеграмму: "Все хорошо буду десятого целую люблю Антон папа".
— Ура! — заорал я.
Десятое августа — это было послезавтра.
"Завтра, наконец-то завтра я буду уже у себя дома! Я прищурюсь от голубоватого лучика, а когда глаза откроются, это будет уже мой мир, мои крыши, мой воздух!" — Я представлял себе, как станет смеяться своим серебристым смехом моя настоящая веселая мама. Папа будет приходить домой только вовремя. И даже если он и там (у нас!) работает на базе, то все равно мой папа наверняка придумал что-нибудь такое, чтобы мама не волновалась… А как, раскрыв в изумлении рот, будет слушать о моих приключениях мой настоящий Герка!..
А может быть, все наши все-таки отправились в Дагестан? Тогда, наверное, я окажусь в Дагестане… В самом деле, мой двойник переместится сюда, а я — на его место в Дагестан, в сине-розовые горы, где падает вниз река Сулак…
— Валь, а Валь! Ты не спишь?
— Сплю! — ответил я.
Я снова ехал через весь город на трамвае к Лидии в больницу. Но Нины Александровны и заместителя папиного директора тут на сей раз не было. Путешествие проходило в гораздо более приятном обществе: Лиза, Нильс и его Эдик.
Они глядели в окно. А я размышлял о разных разностях. И еще вспоминал сон, что приснился мне утром, когда мама ушла к своим больным.
Снилась мне Катерина — настоящая, не другая. Катерина шла по чему-то туманному, серебристому и улыбалась своей тихой полуулыбкой.
Вдруг из тучи выскочило что-то косматое, большое, завертелось волчком, завыло и из него, загораживая Катерине дорогу, возник Коля-студент в джинсах и с большим гибким хвостом. Коля размахивал хвостом, и тянулся к Катерине, и хрипел: "Птичка-синичка, погодь да погодь!" Но Катерина, не переставая улыбаться, смела его с пути чуть заметным движением ресниц. Коля покатился по мостовой; он катился и катился, свертываясь в странный клубок. А Катерина протянула руки, и ей на шею, смеясь и рыдая, теряя на бегу длинный красный халат, бросилась наша настоящая Ника. Сестры обнялись, а Коля все катился вдаль грязно-бурым клубком…
Наш трамвай дотащился до больницы. Пока вылезали из вагона, пока переходили на другую сторону улицы, Лиза болтала, вертелась и принималась хохотать, да так, что вокруг оборачивались и думали: "Хохочет или плачет?" Но в больничном саду она разом примолкла, вытянулась, будто вдруг выросла, и заспешила подпрыгивающими шажками. Я придерживал ее за ладошку:
— Постой. Спросим, где тут второй корпус…
Но Лиза рванулась вправо, потом влево, завернула в аллейку и замерла: впереди, почти спиной к нам, сидела на садовой скамье похожая на карандаш и, кажется, еще похудевшая Лидия. Она поддерживала рукой ворот больничного халата, на коленях у нее лежала раскрытая книга, а смотрела она прямо перед собой, будто окаменела. Нас она не видела.