Два веса, две мерки (Due pesi due misure)
Шрифт:
Первым долгом он погрузил руку в карман, проверяя, есть ли у него с собой документы.
— Представьте себе, — заговорил пассажир, доселе молчавший. — Мне всегда было приятно его читать, а теперь, после знакомства с ним, я убедился, что и человек он приятный.
— Очень! — подхватила молоденькая девушка, тоже до сих пор молчавшая. — Мне не терпится почитать его книги.
Флоро д'Авенца убедился, что документы при нем. С колотящимся от волнения сердцем — природная застенчивость, ничего не поделаешь! — он приготовился к эффектной сцене. «Прошу прощения, господа, что позволяю себе вмешаться в вашу беседу, но, насколько я могу судить, речь идет обо мне», — объявит он. «Как прикажете вас понимать?» —
Его мысли прервал возобновившийся разговор.
— В самом деле, какой славный человек!
— Яркая личность! А до чего держится просто!
— Сколько обаяния!
Флоро д'Авенца раскрыл было рот, дабы, разоблачив самозванца, коего к тому времени след простыл, обратить на себя эти медовые излияния.
— А какое неистощимое остроумие!
«Откуда им знать, что Флоро д'Авенца — это я?» — подумал Флоро.
И правда, откуда? Откуда им было знать, что знаменитый писатель и этот скучный, неразговорчивый человек в углу — одно и то же лицо?
Он посмотрел на этих людей, очарованных Флоро д'Авенца, который не был Флоро д'Авенца, и представил себе, каким сам он выглядит скучным, замкнутым, подумал о своей застенчивости, о грязных башмаках, засученных брюках, мокром зонте, представил свое усталое после утомительного дня лицо, вспомнил того, другого — общительного, остроумного, брызжущего молодостью, элегантного, обаятельного, с напомаженной волнистой прической, в шелковой сорочке. А замок? Воображение спутников рисовало знаменитого Флоро д'Авенца в мрачноватой просторной зале старинного рыцарского замка: сидя перед потрескивающим камином и потягивая доброе вино, он отдает распоряжения преданному седовласому слуге.
Флоро д'Авенца решил, что производит лучшее впечатление в облике другого. И промолчал.
Поезд бежал сквозь ночь, убаюкивая воображение, грезы, воспоминания пассажиров.
СРЕДСТВО ОТ БЕССОННИЦЫ {3}
Перевод Е. Дмитриевой.
В тесном номере, где Артуро и Густаво пришлось поместиться вдвоем, поскольку других свободных комнат в гостинице не оказалось, нестерпимая духота летней ночи, а также тяжесть в желудке — результат чересчур обильного, против обыкновения, ужина — не давали первому из них уснуть. Мученически вздыхая при каждом движении, он елозил по кровати, принимая самые невероятные позы: то укладывался поперек, так что голова свешивалась вниз, то ложился ногами на подушку, то зажимал подушку между колен, — и все это в надежде, что смена положений, непривычная поза или секундная прохлада нескольких квадратных сантиметров постели, еще не нагретых телом, помогут ему заснуть.
Но сон не приходил.
И это бы еще полбеды: главное, Артуро злился на приятеля, преспокойно спавшего на соседней кровати мертвым сном. Злился и завидовал.
Он и не подозревал, что Густаво, которого он считал спящим, на самом деле тоже не спит и не меньше его изнывает от духоты и бессонницы. Просто, пока Артуро вертелся на постели, ища спасения в динамике, Густаво уповал на статику, на абсолютный покой, боялся шелохнуться — иначе все пойдет насмарку.
Временами ему казалось, что еще немного, совсем чуть-чуть, и на него снизойдет то вожделенное полузабытье, то туманное облако, которое, сгущаясь, предшествует сну и уже при первых признаках равнозначно долгожданной вести, что муки бессонницы после стольких страданий наконец позади. Но достаточно было малейшего шороха, и он вздрагивал, и сон — пугливая черная птица с бесшумными крыльями — улетал прочь. Нетрудно представить, как раздражал его неугомонный Артуро, под которым скрипели пружины кровати, нетрудно представить, с какой ненавистью слушал он мученические вздохи своего друга. Лучшего друга, ничего не скажешь, но сейчас он готов был его задушить собственными руками.
В свою очередь Артуро, питающий к Густаво столь же дружеские чувства, выходил из себя — не мог простить приятелю, что тому хорошо (такое, во всяком случае, создавалось впечатление). Он отдал бы все на свете, чтоб только и Густаво не спал, чтоб маялся с ним заодно, либо — еще лучше — чтоб самому забыться в дремоте, ощутить вдруг, как сознание проваливается в сладостную пустоту.
После долгих колебаний, встать ли ему или упорствовать в попытке заснуть, Артуро капитулировал. Спустив ноги на пол, он прошел к окну и облокотился на подоконник — глотнуть менее душного воздуха. Он рассчитывал, что рано или поздно усталость возьмет свое, что, если он откажется от надежды заснуть, сон, из духа противоречия, придет сам.
Но сон не приходил. Усталости тоже не было. Когда человек изнывает от бессонницы, он прилагает все усилия, чтобы заснуть как можно скорее, а спешка — злейший враг сна. Артуро снова лег.
«Да угомонится он наконец или нет, черт бы его побрал!» — думал Густаво.
Укрывшись с головою, чтобы не слышать, задыхаясь под простыней, он уговаривал себя не кипятиться, молчать, дабы не спугнуть сон, который ему предстояло обрести в полной неподвижности.
Артуро вспомнил, что читал где-то, будто великолепное средство от бессонницы — пройтись мокрым полотенцем по спине вдоль позвоночника.
Он опять встал. Водопровода в номере не было, его заменял допотопный умывальник, состоящий из таза на треножнике и кувшина с водой.
Мученик подошел к умывальнику и тихо налил в таз воды.
«Чего он там копошится?» — недоумевал Густаво.
В нем все кипело, непонятная возня раздражала его тем сильнее, чем тише действовал Артуро, чтобы ему не мешать.
По-прежнему стараясь не шуметь, Артуро окунул полотенце в таз, хорошенько намочил и, неестественно изогнувшись, с трудом провел им вдоль спины. От холодного прикосновения на миг перехватило дыхание.
С полотенца текло на поясницу, на ноги, он отжал его и налепил на спину — от шеи до крестца. Как только он чувствовал, что полотенце нагрелось и уже не холодит кожу, он опять его мочил, отжимал, и водная процедура повторялась сначала.
«Что он там все-таки делает? — ломал себе голову Густаво, прислушиваясь к таинственным звукам, доносившимся из темноты. — Убить его мало!»
Намочить одновременно весь позвоночник было нелегко, и Артуро решил испробовать новый способ — нечто вроде самобичевания. Скрутив полотенце жгутом, он стегнул себя по хребту.
«Ну и скотина! — выругался про себя Густаво, вздрогнув от громкого шлепка. — Да что ж он там делает, в конце-то концов?»
Взбодрившись после освежительного удара, Артуро принялся методично хлестать себя по спине.
Неожиданно при очередном взмахе полотенце зацепилось за треножник, и тот опрокинулся вместе с полным тазом и кувшином. Артуро пытался было все это удержать, но, увы, поскользнулся и, силясь за что-нибудь ухватиться, растянулся на мокром полу; к грому бьющегося фарфора — кувшина, таза, мыльницы, стакана для зубных щеток, полоскательницы — и к звону составлявшего единое целое с треножником небольшого круглого зеркала для бритья на витой, а-ля барокко, ручке прибавился в результате глухой звук упавшего плашмя голого тела.