Двадцать лет спустя (изд. 1957г.)
Шрифт:
Поэтому он пустился бегом, запыхавшись прибежал к дому советника и стал стучать в дверь.
Ему отворила его мать, старая служанка Бруселя.
— Что тебе надо, бездельник, — спросила она, — и почему ты не в соборе?
— Я был там, мамаша Наннета, — ответил Фрике, — но я видел, что там происходят вещи, о которых следовало бы предупредить господина Бруселя.
И с разрешения господина Базена — вы ведь знаете господина Базена, нашего причетника? — я пришел сюда, чтобы поговорить с господином Бруселем.
— Что же ты хочешь сказать господину Бруселю, обезьяна?
— Я хочу поговорить с ним лично.
— Этого нельзя: он работает.
— Ну, я подожду, — сказал Фрике, которого это устраивало тем лучше, что он знал, как использовать свое время.
С этими словами он быстро поднялся по ступеням крыльца, обогнав Наннету.
— Что ж тебе надо наконец от господина Бруселя? — спросила она.
— Я хочу сказать ему, — отвечал ей Фрике, крича во всю глотку, — что с той стороны идет целый гвардейский волк. А так как все говорят, что двор настроен против господина Бруселя, то я пришел предупредить, чтобы он был настороже.
Брусель услышал слова юного плута и, растроганный таким усердием, спустился в нижний этаж; он действительно работал у себя в кабинете, во втором этаже.
— Мой друг, — сказал он, — что нам за дело до гвардейского полка? Ты, верно, с ума сошел, что поднял такой переполох? Разве ты не знаешь, что эти господа всегда так делают и что по пути короля всегда выстраивают рядами этот полк?
Фрике изобразил на своем лице удивление и начал мять в руках свою шапку.
— Ничего нет удивительного, что вы это знаете, господин Брусель, вам ведь известно все, — сказал он, — но я, клянусь богом, ничего не знал и думал услужить вам. Не сердитесь на меня за это, господин Брусель.
— Напротив, мой милый, напротив, твое усердие мне нравится. Наннета, — обратился Брусель к служанке, — достаньте-ка абрикосы, которые прислала нам госпожа де Лонгвиль из Нуази, и дайте полдюжины вашему сыну вместе с краюхой свежего хлеба.
— Ах, благодарю вас, — воскликнул Фрике, — благодарю вас. Я как раз очень люблю абрикосы.
Брусель прошел к своей жене и попросил подать ему завтрак. Было половина десятого. Советник подошел к окну. Улица была совершенно пустынна, но издали доносился, подобно морскому прибою, глухой шум народа, толпы которого, волна за волной, затопляли площадь и улицы вокруг собора Богоматери.
Шум этот еще усилился, когда явился д'Артаньян с ротой мушкетеров и расположился у входа в собор, чтобы держать караул. Он предложил Портосу воспользоваться случаем посмотреть церемонию, и Портос приехал на лучшей из своих лошадей, в парадной форме, в качестве почетного мушкетера, каким некогда был д'Артаньян. Сержант роты, старый солдат времен испанских войн, узнал в Портосе своего бывшего товарища и сообщил своим подчиненным о высоких заслугах этого великана, гордости прежних мушкетеров Тревиля. Поэтому Портоса встретили не только радушно — на него смотрели с восхищением.
В десять часов пушечный выстрел из Лувра возвестил о выезде короля.
Позади гвардейцев, неподвижно стоявших с мушкетами в руках, толпа заколыхалась, как колышутся деревья, когда буйный вихрь склоняет и теребит их верхушки. Наконец в раззолоченной карете показался король с королевой. За ними следовали в десяти каретах придворные дамы, чины королевского дома и весь Двор.
— Да здравствует король! — закричали со всех сторон.
Юный король важно выглянул из окна кареты, сделал довольно приветливое лицо и даже чуть приметно кивнул головой, что вызвало новые восторженные крики толпы.
Процессия подвигалась вперед очень медленно, и на переезд от Лувра к Соборной площади ей понадобилось около получаса. Здесь все прибывшие один за другим вошли под обширные своды сумрачного храма, и богослужение началось.
В то время как члены двора занимали свои места в соборе, карета, украшенная гербами Коменжа, выделилась из вереницы придворных экипажей и медленно отъехала в конец улицы Святого Христофора, совершенно безлюдной. Здесь четыре гвардейца и полицейский офицер, сопровождавшие эту тяжеловесную колымагу, вошли в нее, затем полицейский офицер опустил шторки и сквозь предусмотрительно проделанное отверстие стал глядеть вдоль улицы, словно поджидая кого-то.
Все были заняты церемонией, так что ни карета, ни предосторожности, принятые сидевшими в ней, не привлекли ничьего внимания.
Только зоркий глаз Фрике мог бы их заметить, но Фрике лакомился своими абрикосами, примостившись на карнизе одного из домов в ограде собора.
Оттуда он мог видеть короля, королеву и Мазарини, а мессу слушать так, как если бы он сам прислуживал в соборе.
К концу богослужения королева, заметив, что Коменж стоит около нее, ожидая подтверждения приказа, данного перед отъездом из Лувра, сказала вполголоса:
— Ступайте, Коменж, и да поможет вам бог.
Коменж тотчас же вышел из собора и направился по улице Святого Христофора. Фрике, заметив такого великолепного офицера в сопровождении двух гвардейцев, из любопытства отправился за ними — тем охотнее что богослужение почти тотчас кончилось и король с королевой уже садились в карету.
Как только Коменж показался в конце улицы Кокатри, сидевший в карете полицейский офицер сказал два слова кучеру. Тот тронул лошадей, и колымага подъехала к дому Бруселя. Как раз в ту же минуту к дверям подошел Коменж; он постучался.
Фрике стоял за спиной Коменжа, поджидая, когда откроют дверь.
— Ты что тут делаешь, плут? — спросил его Коменж.
— Жду, чтобы войти к господину Бруселю, господин офицер, — ответил Фрике с тем простодушным видом, какой умеют принимать при случае парижские мальчишки.
— Значит, он здесь живет? — спросил Коменж.
— Да, сударь.
— А который этаж он занимает?
— Весь дом, — отвечал Фрике, — это его дом.