Двадцать лет спустя
Шрифт:
— Вот когда пожалеешь, что д'Артаньян не с нами, — сказал Атос.
— Какой толстый кошелек!
— Какая доблестная шпага!
— Соблазним их!
— Нет, Арамис, эта тайна принадлежит не нам. Поверьте мне, мы не должны никого посвящать в нее. Кроме того, поступив так, мы показали бы, что не полагаемся на свои силы. Пожалеем про себя, но не будем об этом говорить вслух.
— Вы правы. Чем вы займетесь до вечера? Мне-то придется похлопотать — надо отложить два дела.
— А можно отложить эти два дела?
— Черт возьми, приходится!
— Какие же это дела?
— Во-первых, нанести удар шпагой коадъютору, которого я встретил вчера у госпожи Рамбулье и который вздумал разговаривать со мной каким-то странным тоном.
— Фи, ссора между духовными лицами! Дуэль между союзниками!
— Что делать, дорогой граф! Он забияка, и я тоже; он вечно вертится у дамских юбок, я тоже; ряса тяготит его; и мне, признаться, она надоела.
Иногда мне даже кажется, что он Арамис, а я коадъютор, так много между нами сходства. Этот Созий мне надоел, он вечно заслоняет меня. К тому же он бестолковый человек и погубит наше дело. Я убежден, что если бы я дал ему такую же оплеуху, как сегодня утром тому горожанину, что забрызгал меня, это сильно бы изменило состояние дел.
— А я, дорогой Арамис, — спокойно ответил Атос, — думаю, что это изменило бы только состояние лица господина де Репа. Поэтому послушайте меня, оставим все, как оно есть; да теперь ни вы, ни он не принадлежите более самим себе: вы принадлежите английской королеве, а он — Фронде.
Итак, если второе дело, которое вы должны отложить, не важнее первого…
— О, второе дело очень важное.
— В таком случае выполняйте его сейчас.
— К несчастью, не в моей власти выполнить его, когда мне хотелось бы.
Оно назначено на вечер, попозже.
— А, понимаю, — сказал Атос с улыбкой, — в полночь?
— Почти.
— Что же делать, дорогой друг, это дело из таких, которые можно отложить, и вы его отложите, тем более что по возвращении у вас будет достаточное оправдание…
— Да, если я вернусь.
— А если не вернетесь, то не все ли вам равно? Будьте же благоразумным, Арамис. Вам уже не двадцать лет, друг мой.
— К великому моему сожалению. О, если бы мне было только двадцать лет!
— Да, — произнес Атос, — сколько глупостей вы бы тогда еще наделали!
Однако нам пора расстаться. Мне надо еще сделать два визита и написать письмо. Зайдите за мной в восемь часов, а лучше давайте поужинаем вместе в семь?
— Отлично, — сказал Арамис. — Мне надо сделать двадцать визитов и написать столько же писем.
На этом они расстались. Атос нанес визит госпоже де Вандом, расписался в числе посетителей у герцогини де Шеврез и написал д'Артаньяну следующее письмо:
«Дорогой друг, я уезжаю с Арамисом по важному делу. Хотел бы проститься с вами, но не имею времени. Помните, я пишу вам, чтобы еще раз подтвердить вам свою любовь.
Рауль поехал в Блуа и ничего не знает о моем отъезде; присматривайте за ним в мое отсутствие, сколько можете, и если в течение трех месяцев от меня не будет известий, то скажите ему, чтобы он вскрыл запечатанный пакет на его имя, который он найдет в Блуа в моей бронзовой шкатулке.
Посылаю вам ключ от нее.
Обнимите Портоса от имени Арамиса и моего. До свиданья, а может быть, прощайте».
Письмо это он послал с Блезуа.
В условленный час Арамис явился. Он был одет для дороги, со шпагой на боку — той старой шпагой, которую он так часто обнажал и которую теперь особенно стремился обнажить.
— Вот что, — сказал он, — я думаю, напрасно мы уезжаем так, не оставив хоть несколько прощальных строк Портосу и д'Артаньяну.
— Все уже сделано, дорогой друг, — ответил Атос, — я подумал об этом и простился с ними за вас и за себя.
— Вы удивительный человек, дорогой граф, — воскликнул Арамис, — вы ничего не забываете!
— Ну что, вы примирились с вашим путешествием?
— Вполне, и теперь, обдумав все, я даже рад, что покидаю Париж на это время.
— И я тоже, — сказал Атос. — Я только жалею, что не мог обнять д'Артаньяна, но этот дьявол хитер и, наверное, догадался бы о наших планах.
Они кончали ужинать, когда вернулся Блезуа.
— Сударь, вот ответ от господина д'Артаньяна, — сказал он.
— Но ведь я не просил ответа, дурак, — возразил Атос.
— Я и не ждал ответа, но он велел меня вернуть и вручил мне вот это.
С этими словами Блезуа подал маленький, туго набитый, звенящий кожаный мешочек.
Атос раскрыл его и сначала вынул оттуда следующую записку:
«Дорогой граф!
Лишние деньги в путешествии не помешают, в особенности если путешествие затевается месяца на три. Вспомнив наши прежние тяжелые времена, посылаю вам половину моих наличных денег: это на тех, что мне удалось вытянуть у Мазарини, поэтому умоляю вас, не тратьте их на какое-нибудь уж очень дрянное дело.
Я никак не верю тому, чтобы мы могли вовсе больше не увидеться. С вашим сердцем и вашей шпагой пройдешь везде. Поэтому до свиданья, а не прощайте. Рауля я полюбил с первой встречи, как родного сына. Тем не менее искренне молю небо, чтобы мне не пришлось стать ему отцом, хотя я и гордился бы таким сыном.
Р.S. Само собой разумеется, что пятьдесят луидоров, которые я вам посылаю, предназначаются как вам, так и Арамису, как Арамису, так и вам».
Атос улыбнулся, и его красивые глаза затуманились слезой. Значит, д'Артаньян, которого он всегда любил, любит его по-прежнему, хотя и стал мазаринистом!
— Честное слово, тут пятьдесят луидоров, — сказал Арамис, высыпая деньги из кошелька на стол, — и все с портретом Людовика Тринадцатого! Что вы намерены с ними делать, граф, оставите или отошлете обратно?
— Конечно, оставлю, Арамис. Даже если б я не нуждайся в деньгах, и то оставил бы их. Что предлагается от чистого сердца, надо принимать с чистым сердцем. Возьмите себе двадцать пять, а остальные двадцать пять дайте мне.
— Отлично. Я очень рад, что вы одного мнения со мной Ну что же, в дорогу?
— Хоть сейчас, если желаете. Но разве вы не берете с собой слугу?
— Нет, этот дуралей Базен имел глупость, как вы знаете, сделаться причетником в соборе и теперь не может отлучиться.