Двадцать одна сказка обо всём на свете
Шрифт:
Вот какое хитрое коварство замыслил Дормидонт. Однако просчитался. Он-то думал, что Митяй по-прежнему такой же большой и недалёкий простак, каким был ещё вчера. Но он ошибался, сейчас перед ним стоял уже совершенно другой человек. После встречи Митяя с Огоньком всё изменилось. С его глаз, будто пелена какая спала, весь мир перевернулся и открылся ему с совсем другой стороны.
И теперь Митяй, проникновенно взглянув в отцовские глаза, словно он прозорливый ведун, сразу заметил тот лукавый оттенок жульства, какой бывал только тогда, когда батюшка собирался сотворить подленькое дельце. И это подвигло Митяя к действию.
– Ну что батюшка попался,… думал, я не распознаю твой злой умысел! А ну говори, где пособники твои засели коих ты нанял моего друга Огонька споймать?… – сердито спрашивает он его.
– Да что ты,… что ты Митяюшка,… какие пособники,… никого я не нанимал,… – испугавшись строгого сыновнего взора, тут же залебезил Дормидонт.
– Э нет, ты меня не обманешь,… знаю я твою натуру,… уж ты своего не упустишь,… наверняка сбегал уже, договорился с подельниками,… а то зачем же тогда на двор-то выходил! А ну говори, где эти злыдни сидят?… А то ведь я за правду-матушку тебя не пожалею,… сейчас же дух вышибу! – прикрикнул на отца Митяй да хорошенько встряхнул его. Видит тогда Дормидонт, что сын его серьёзно настроен. Не выдержал взгляда его сурового, да и рассказал, куда своих подельников в засаду отослал.
– Ах ты, кровопийца,… жадная твоя душонка,… всё тебе мало поживы, никак не уймёшься! – пуще прежнего рассердился Митяй, и отрядил Дормидонту три увесистых оплеухи. Да так ловко это сделал, что у того вся его чудь повылетала и он сразу нормальным стал.
– Прости ты меня сыночек,… не в своём я уме был, когда затеял такой разбой. Видимо злой колдун меня попутал своими корыстными заклятьями. Я и сам не пойму, почему такой жадный и коварный был, а ведь и не хотел таким становиться… – совсем по-другому заговорил он.
– Ладно уж отец, не суетись,… сиди тут теперь да думай, как проступки свои исправлять будешь, а я пока пойду с наёмничками твоим разберусь… – уже не сердясь сказал Митяй и, оставив отца с его мыслями взял из сарая огромную оглоблю да отправился с нею в лес, где в засаде охотнички сидели.
Быстро найдя их укромное место, он всех наёмничков-то из укрытия враз и повыволакивал. Да и давай их тут же оглоблей охаживать. А их мужиков немало собралось. Человек четырнадцать пришло, чтоб Огонька-то поймать. Ну а Митяй один супротив всех их и выступил. Охотнички-то те, неробкого десятка люди оказались, все в силе, здоровяки. На Митяюшку так и кидаются, так и прут, ругаются.
И откуда у Митяя только сила в руках взялась. Он так вдруг стал оглоблей махать, что не уцелела она и сломалась. Но Митяй и тут не растерялся, вырвал из земли орясину здоровую, что всех крепче была, да как воин посредь поля брани, давай нападки злодейские отбивать. Да так разошелся, что и пяти минут не прошло, как он всех мужичков положил. Видать это оттого ему силы прибавилось, что он за друга вступился, а это дело святое.
– Ну что охотнички, получили? Будете ещё моего друга караулить да ловить его?… иль вам добавить? – кричит он им.
– Ой, хватит богатырь,… досыта ты нас затрещинами накормил,… отвадил за чужим добром охотиться… давай-ка лучше мириться… – отвечают ему наёмнички, да бока побитые почёсывают.
– То-то же! Ну да ладно,… я ныне добрый, давайте мириться… – отбросив орясину в сторону, сказал Митяй и помог им подняться. Отряхнул бедолаг, кому руку пожал, кому по плечу хлопнул, в общем, замирился с охотниками. Обступили они его, оглядывают, силой богатырской дивятся. Взял он с них слово честное, что они никогда более худого не задумают, и станут только добро делать да веру соблюдать. Распрощался он с ними, отпустил с миром, да сам пошёл Огонька проведывать.
5
Идёт, по сторонам смотрит, родным краем любуется, душа радуется. И тут вдруг прямо перед ним, на дорожку, из леса женщина с вязанкою хвороста за плечами выходит да чуть ли не в него утыкается.
– Ой, прости добрый молодец, не заметила тебя,… иду вниз смотрю, плохо вижу, сверху ноша давит… – тут же извинилась она.
– Ну что ты, что ты,… это ты меня прости,… я сам виноват,… засмотрелся на красоту нашего края, да тебя чуть с ног не сбил! Давай-ка я лучше помогу тебе… – отвечает Митяй женщине, и низко поклонясь, широко по-доброму улыбнулся потому, как душа его теперь вовсю раскрылась, и отныне он решил все свои прежние худые проступки искупить, и дальше делать только светлые и полезные дела. Взвалил он на себя вязанку хвороста, словно пушинку лебяжью, да чтоб совсем налегке не идти во вторую руку ещё и пару больших орясин прихватил.
– Тоже на дрова сгодятся,… ты только скажи куда нести? – спрашивает он у женщины да покрепче вязанку сжимает.
– Ой,… сколько дров-то,… ну мне теперь надолго хватит,… а нести их в посад надо… – отвечает ему женщина.
– Ну, в посад так в посад… – поддакнул ей Митяй и степенно по дорожке зашагал. Идут они, уже и познакомились, женщину Марфой звали, беседу о делах хозяйственных завели, всё веселей. До посада быстро добрались. Вот уже и её дом показался. Подходят они ближе и вдруг из дома на крыльцо пригожая девица выходит.
– Матушка, что такое? Что случилось? – взволнованно спрашивает она и, то на мать, то на Митяя удивлённо смотрит.
– О, нет-нет, не подумай чего,… всё хорошо! Вот доброго молодца в лесу повстречала, а он мне помочь вызвался,… познакомься доченька с хорошим человеком… – отвечает ей мать.
– Ну отчего же не познакомится,… можно и познакомится,… меня Алёна зовут, а тебя как добрый молодец? – улыбаясь, спрашивает девушка у Митяя и в глаза ему заглядывает. А тот стоит, молчит, словно язык проглотил. Сказать ничего не может, онемел от красоты девичьей, оторопел, растерялся. Алёна тоже молчит, ответа ждёт, а он застыл, как столб глаза раскрыл, веками хлопает и что-то про себя бормочет, невнятное промычать хочет.
Тут-то она от такого его глупого вида весёлым смехом и прыснула. А смеясь-то, ещё краше выглядеть стала. Волосы светлые, аки свежий снег вокруг её милого личика развиваются, зубы белым жемчугом слепят, улыбка нежная на устах алых играет, глаза небесной синевой завораживают. Дрогнуло сердце богатырское, и войны, никакой не надобно, вмиг покорилось оно красоте девичьей.
– Да что же это ты, экий недотёпа,… опусти хоть хворост-то… – смеётся Алёнка, заливается, да подходит к Митяю и помочь ему желает, хочет с плеч вязанку снять. А Митяй-то от её прикосновения вздрогнул, словно пчелой ужаленный, да тут же в себя и пришёл.