Дважды два равняется одуванчику
Шрифт:
— Смотри, диван! Вот здорово! Будет на чём дедушке спать, а то на сундуке ему жёстко.
— Это же наш диван! — Шуркин голос задрожал. — Я узнал его… Потом мы купили новую мебель, а диван отправили на чердак.
— Я что-то не помню…
— Ещё бы! Тебя ж тогда и на свете-то не было.
Дети смахнули пыль с дивана и залезли на него с ногами.
— Шурик, ты так
— Ты тоже. А я всё хотел тебя спросить, кого это ты нарисовала тогда в классе? Какого-то человечка в графине…
Славка рассказала своему брату всё: о скучном человеке, о гноме Тильди, о пряничном жирафе и о Жозефине. Шурка сначала недоверчиво усмехался, но потом стал слушать серьёзно.
— Подумать надо, Славка. У меня уже возник один план…
— Если бы ты знал, Шурик, как я рада, что ты нашёлся.
— А я, думаешь, нет?
Дети отыскали на чердаке ещё много хоть и старых, но полезных вещей: примус, ведро, корыто, топор и ещё всякую всячину. Но самое главное — с чердака они спустились настоящими друзьями.
За завтраком Славка глянула на картину, подаренную тётей Наташей.
— А знаешь, Шурик, когда я была маленькая, в этом домике — честное слово! — светилось окошко. Такое ярко-жёлтое окошко… А однажды оно куда-то подевалось — может, сбежало, а может, погасло. И картина сделалась такая хмурая, что я даже боюсь на неё смотреть… Давай ты снова нарисуешь на ней окошко.
— А не попадёт?
— Нет, никто даже не заметит!
Шурка достал с полочки отцовские краски, придвинул к картине табурет и… в домике на опушке леса вдруг вспыхнуло уютное золотое оконце. Вся картина ожила и засветилась, словно открыла глаза.
И Славкины глаза засветились радостью.
А у скучного человека были свои заботы. Он шёл по бульвару, в портфеле его лежал стеклянный графинчик, и он напряжённо думал, куда бы ему этот графинчик подевать. Держать дома было опасно, потому что вездесущая синяя птица могла его углядеть, да и Жозефине больше доверять не следует. Конечно, можно было наглухо закрыть окно, но этого скучному человеку делать не хотелось. Он очень следил за своим здоровьем и всё время закалялся, поэтому окно в его квартире было раскрыто настежь даже зимой.
Проходя по Ботаническому саду, 2x2=4 сел на скамейку и задумался.
Вдруг на кусте бузины он увидел синюю птицу. И тут у скучного человека родился коварный замысел. Он снял шляпу, закрыл ею лицо и сделал вид, что горько плачет.
Синяя птица мгновенно слетела с куста и, звонко щебеча, закружила над головой скучного человека. Она хотела его утешить, потому что не могла спокойно видеть плачущих людей. А 2x2=4 всё всхлипывал, одним глазом хищно подглядывая за птицей. Наконец, когда она доверчиво села скучному человеку на плечо, он мгновенно схватил её и запихнул в бумажный пакет.
— Вот так-то будет лучше! — злорадно пробормотал он. — Завтра воскресенье, и я продам её на Птичьем рынке. А сейчас — скорее покупать клетку! Заодно и сдам графин в бюро находок. — И развеселившийся 2x2=4 направился в центр города.
А Поэт всё ещё писал свои стихи о таблице умножения. Он писал их уже три дня и три ночи. Поэт устал, но никак не мог остановиться. Ведь чисел на свете так много! Он уже написал, чему равняется сто тысяч пятьсот сорок восемь, умноженное на триста девятнадцать, и прежде, чем приступить к сочинению следующей строфы, решил перечитать всё сначала. Это было уже не стихотворение, а огромная поэма!
Он читал, а бесхвостая сорока сидела на подоконнике и подслушивала. Она хотела выкрасть у Поэта и эти стихи, но решила дождаться, пока он их допишет до конца.
Наконец терпение её лопнуло. Когда Поэт произнёс:
А по десять десять раз — будет школа, чистый класс, светлый зайчик на стене, птица счастья на окне… —сорока злобно затрещала:
— Тррик-тррак! Не будет птицы счастья, не будет!
— Как не будет? Почему не будет? — испугался Поэт.
— Потому, что твою синюю пташечку поймал скучный человек и в воскресенье продаст её на Птичьем рррынке! Теперь она будет как миленькая сидеть в клетке и никому больше не принесёт никакого счастья. Тррик-тррак!
Сорока трижды махнула ощипанным хвостом и улетела. А Поэт воскликнул:
— Какая беда! Какое страшное несчастье! Надо спасать синюю птицу. Спасибо, что сорока не украла у меня и эти стихи. Я отнесу их в редакцию, получу деньги и выкуплю бедную пленницу.
— Хорошо, когда ты синяя, и не просто птица, а птица счастья, — вздохнула за окном синица. — Тогда придёт какой-нибудь поэт и спасёт тебя. А я вот никакая не синяя, хоть и синица. И мои бедные родственники тоже далеко не синие. И завтра их продадут в неволю на Птичьем рынке. — И синица жалобно засвистала.
— Не грусти, синичка, — сказал Поэт. — Моё стихотворение такое длинное, что я получу за него много денег и обещаю тебе выкупить всех птиц на Куренёвке. Я пишу бесконечную поэму! — прибавил он с гордостью.
— Ой, зачем же бесконечную? Бесконечную ты никогда не окончишь! — испугалась синица.
— Ну что ж, придётся прервать работу, — с сожалением сказал Поэт. — Но это не страшно. В конце я напишу: «Продолжение следует» — и в свободное время продолжу. Это будет единственная в мире по-настоящему бесконечная поэма.
Поэт закрыл блокнот, быстро оделся и побежал в редакцию.
Нелёгким был этот день для детей. По плану, который наметил Шурик, Жозефина влезла через окно в дом скучного человека и тщательно обнюхала все стеклянные вещи. Но — увы! — ни одна из них не пахла малиновым сиропом. Детям пришлось обойти двенадцать посудных магазинов и пять комиссионных, заглянуть в кафе, столовые и буфеты. Жозефина даже проникла через открытые окна в некоторые квартиры (что, конечно, нехорошо) и обнюхала множество разных графинов и графинчиков. А уж помойки (ведь мог же 2x2=4 выкинуть Тильди в мусорный бак!) Жозефина полностью взяла на себя.