Дважды два равняется одуванчику
Шрифт:
Тильди не мог сдержать самодовольной улыбки: вот он, оказывается, какой!
— Ну, так и быть, пойдём. Только — тссс!
Они вылезли через окно во двор. Славка оглянулась и замерла от удивления. Пряничный жираф дорос… до третьего этажа. И весь он поблёскивал сахарными искорками.
С жирафа свешивалась сахарная лесенка. Тильди и Славка вскарабкались по ней на длиннющую шею. Внизу, под ними, чернел город.
Жираф тронулся в путь и вышел со двора. Кабановы, которые в это время возвращались
— Не может быть!!
А Поэт вышел на крышу проводить своих гостей. В гостях у него были… небеса. Он стоял на крыше и читал стихи, а небеса слушали:
Доброй ночи вам, небеса: первое небо, второе, седьмое и выше. Пора отдохнуть вам, вечерняя пала роса, и во тьме на охоту несутся летучие мыши. Доброй ночи, первое небо моё — небо крыш и весенних каштанов тенистых. Доброй ночи, второе небо моё — небо радуг и птиц голосистых. Третье небо! Пусть снятся волшебные сны воздушным шарам и салютам, планёрам крылатым. Доброй ночи, четвёртое небо, резным предзакатным твоим облакам розоватым. Пятое! Доброй ночи твоим самолётам! Шестое! Пусть спится спокойно ракетам! Только небо седьмое пускай подождёт, не уснёт — это небо мечтателей, небо поэтов. И покуда в сирени не спят соловьи и в окне огонёк ещё теплится где-то, ты, седьмое, нам высвети звёзды свои и не спи до рассвета, не спи до рассвета…Поэт хотел сказать что-то хорошее ещё и восьмому, и девятому, и даже семнадцатому, но гости-небеса спешили домой. Поэтому седьмое небо прервало Поэта:
— Прости, Поэт, но нам пора. Ты дочитаешь нам эти стихи в другой раз, ладно?
— Ладно! — великодушно согласился Поэт, помахал на прощанье улетающим небесам и вернулся в свою каморку.
Жираф быстро бежал по улицам, перешагивая через спящие дома и не соблюдая правил уличного движения. Улицы спали. Спали автомобили и трамваи, спали милиционеры, и поэтому никто не сделал пряничному жирафу ни одного замечания.
Тильди направил жирафа к высокому фонарному столбу и вынул из кармана штанишек стеклянный коробок, в котором разноцветными головками светились стеклянные спички. Он вытащил одну спичку, чиркнул стеклянной головкой о стеклянный коробок и поднёс горящую спичку к фонарю. Фонарь вспыхнул и засветился зелёным светом.
Следующий фонарь они засветили красной спичкой. Ещё один — голубой. А поскольку спичек в коробке было множество и все разных цветов, то, оглянувшись назад, Славка увидела длинные-предлинные гирлянды разноцветных фонарей — малиновых, лимонных, салатовых, бирюзовых, сиреневых, морковных, вишнёвых и ещё всяких других, про которые она даже не знала.
На высоких холмах над Днепром окончили они свою нелёгкую работу. Теперь весь город под ними сиял, опоясанный радужными гирляндами фонарей.
И Славке приятно было думать, что где-то там, между двух рядов зажжённых фонарей, идут, взявшись за руки, её папа и мама.
Тильди-тильди-бом!
А потом:
Кхе-кхе-кхе!..
— Спокойной ночи! — сказал сиреневый куст синей птице. — Ты потрудилась на славу!
Глава XI. Бабуси-Маруси, манная каша и платье
В полуподвальную комнату тёти Лиды солнце заглядывает только по утрам. Ну что ж, тем веселее просыпаться! Солнце уже пристроилось на подушке и как котёнок свернулось клубочком возле Славкиной щеки. Полусонная, не раскрывая глаз, Славка погладила солнечного котёнка на своей подушке, и он довольно замурлыкал.
— У меня есть папа! — радостно прошептала Славка и вскочила с постели.
В комнате уже никого нет, все на работе. Тётя Лида ушла на фабрику, Светлана ведёт по залитой солнцем площади свой дребезжащий голубой трамвай, мама — в редакции, дедушка — на стройке, папа — в школе, а Толик гоняет голубей, и его победный свист не умолкает за окном.
Славка жмурится со сна, ложится животом на нагретый подоконник и смотрит, как Толик подпрыгивает на крыше сарая. Он свистит и размахивает палкой с тряпкой на конце. Голуби всё выше и выше, всё выше и выше поднимаются в небо, так высоко, что глазам делается больно следить за ними. Славка смотрит в небо и завидует: эх, полететь бы вот так! Белые голуби в вышине снизу кажутся серебристо-голубыми, а серые — красноватыми.
Толик замечает Славку в окне, но не подаёт виду. Такая мелюзга ему не компания! Осенью Толик пойдёт в школу, а Славка только через год. Толик не сознаётся даже самому себе, что завидует ей. Ох, если бы и его папа вернулся — вот так, вдруг. Ведь это часто бывает: семья получила похоронку, а потом отец объявился.
Толик вспомнил, что Славка только что проснулась и ничего не знает. Он кричит:
— Эй ты, Славка-козявка, ты всё на свете проспала…
Славка чувствует, что у Толика есть для неё какая-то новость, и потому решает не обижаться на «козявку».
— А что? — кричит она и вылезает из окна во двор, прямо в высокие одуванчики.
— А то, что мы с твоим папой идём сегодня в кукольный театр!
— Ух ты! А кто сказал? Папа?
— Ага. Утром, когда брился. Он велел, чтоб мы с тобой зашли за ним в школу после двенадцати, — радостно сообщил Толик и съехал по деревянным перилам вниз.
Славка бросилась к Толику и поцеловала его. Толик даже растерялся:
— Телячьи нежности… Ты бы ещё козу поцеловала!
— А вот и поцелую, а вот и поцелую! — запела, затанцевала по двору Славка и, обняв за шею смирную тёти Лидину козу, чмокнула её в нос. Коза вытаращила глаза и испуганно заблеяла.
В палисаднике бабусь-Марусь на столе закипал самовар. Растрёпанный, заспанный хулиган Адька уплетал хлеб с луковицей, радуясь, что никто не видел, как он только что ел манную кашу. Адька проглотил её одним духом. Он любил кашу, но стеснялся есть на людях. Его и так задразнили этой манной кашей. А всё из-за бабусь. Как будто не могут просто сказать: «Адька, иди есть!» Нет, им обязательно надо высунуться из окна и в два голоса сладко пропеть на весь двор: «Адасик, иди кашку есть!» Так и прилипла к нему эта «кашка». Даже малышня (правда, издалека) пищит: «Адасик, иди кашку есть!»
Бабуси-Маруси расставляют на столе большие голубые чашки.
— Славочка, Толик, идите к нам чаёк пить, да и кашки поедите…
— Спасибо, не надо. Мама утром супу сварила… — крикнул Толик.
— Суп — это вам на обед, а сейчас кашку поешьте!
— Привязались со своей кашкой! — проворчал Толик и побрёл к палисаднику. По правде говоря, ему очень хотелось каши, но Адька так злорадно хихикал!
Что касается Славки, то она уже давно сидела за столом и помешивала кашу ложкой, чтоб скорее остыла. А бабуси-Маруси разливали чай.