Дважды рожденный
Шрифт:
— Теи, должно быть, не расстаются с солнцем никогда, — резюмировал он свое впечатление.
— Только ночью, и то только потому, что они не властны подчинить себе это светило, а, наоборот, сами подчинены ему.
Профессору показалось, что Эйс при этом вздохнул.
В каждом доме жило человек по пяти. Но это не были близкие родственники: чаще всего совместно жили люди, не связанные друг с другом родственными чувствами. Родители и дети, братья и сестры, муж и жена часто жили далеко друг от друга. Только дети грудного возраста жили с матерью.
— Для совместного житья, — объяснил Эйс недоумение профессора, — лучше подобрать
Солнце уже давно перевалило за полдень. Профессор прикинул в уме пройденное расстояние: не меньше пятнадцати километров, а впереди и кругом все еще дома и дома, через каждые 40-50 метров. Вдруг он заметил, что Эйс приложил к уху свой аппарат. Он сделал то же самое и услышал голос на полуслове:
«...рит Северная станция Второго сектора. Сестра и мать приветствуют возвращение Эйса. Справляются о состоянии руки»...
— Да, рука моя — дрянь, — со смехом сказал он. — Надо будет серьезно заняться ею.
— Разве она болит?
— Нет, но не полагаешь ли ты, что мне этот обрубок полезен?
— Значит, ты хочешь отрезать ее совсем?
— Не понимаю, зачем резать, когда ее можно подвергнуть регенерации. Я уже говорил об этом.
— Регенерации?!
— Ну, да, хирурги и химики займутся мной, и в год я буду иметь цельную руку, с пальцами и со всем прочим.
— Эйс! Не смейся надо мной! И... довольно с меня! Вези меня к себе домой: я устал от чудес. Еще немного — и я окончательно потеряю свой рассудок. Давай сюда свой «метеор»!
— Давно бы так! Но нам нужно пройти еще около пяти километров до ближайшего общественного дома, где мы только и можем достать «метеор».
Они пошли. Профессор повторял уже в тысячный раз сегодня:
— Ничего не понимаю.
Но он чувствовал, что в глубине его сознания зарождается мысль, которая, может быть, сразу сделает все понятным, но ему нужны были еще доказательства.
Одно время ему хотелось остаться здесь, чтобы посмотреть, как на другой день будут чествовать знакомого ученого садовода, но затем он махнул рукой; на первый раз у него и без того слишком много впечатлений.
Не только земля, но и небо выглядит иначе
Профессор жил в доме Эйса уже несколько месяцев.
Самого Эйса профессор видел мало и еще меньше говорил с ним: тот все дни проводил или в бюро по разработке плана борьбы на каком-то таинственном ледяном фронте во Втором секторе, или в «институте регенерации», где производились тоже не менее таинственные манипуляции с его изуродованной рукой.
Кроме Эйса в доме жили еще его мать и сестра Ли. Четыре дня Ли проводила дома, а на три улетала для занятия археологией и древнейшей историей.
Мать Эйса была свежей и красивой женщиной, которой тем не менее было уже свыше восьмидесяти лет. Когда профессор узнал об этом впервые, он не нашелся, что сказать. Изумление его было столь велико, что все рассмеялись.
—А я полагал, что ты сестра Ли, а не мать, — нашелся он только сказать.
— Нет, милый профессор, я уже два раза была в «институте регенерации». Два раза подновляли мою печень и один раз почки.
Профессор сделал жалобную рожу и сказал:
— Я надеюсь, что когда-нибудь пойму все это, но теперь...
С двухлетнего возраста начиналось развитие каждого теи — развитие физическое и интеллектуальное. И так продолжалось приблизительно до 17 лет, пока теи не усваивал минимум знаний.
С 17 лет все теи обоих полов начинали проводить какую-нибудь общеполезную работу: работали где-нибудь на фабрике, на заводе, на складе и т. д. Но работа эта сводилась, главным образом, к наблюдению за машинами, и желающих работать было так много, что устанавливалась очередь. Продолжительность этой работы не превышала 2-3-х часов в неделю, все же остальное время являло собой досуг. Одни использовывали свой досуг для чистого спорта, другие — для научных работ, исследований, третьи — для занятия музыкой, живописью, скульптурой, писательством, четвертые путешествовали и т. д. Особые экспериментальные институты еще с малых лет начинали следить за теи и к 17 годам верно и точно определяли, к чему больше всего способен данный субъект, где он больше всего может преуспеть. Поэтому каждый человек был на месте.
Профессор вскоре заметил, что поэзия, как, форма искусства, совершенно исчезла, но это, вероятно, отчасти потому, что и прозаическая речь теи была полна ритма и музыки.
— Поэзия была уместна при младенческом состоянии человечества, — думал он, — она являла собой символ его юности и... глупости. Но теперь она была бы анахронизмом, столь же смешным, как смешон был бы троглодит среди ботов. В роде, например, я...
Профессор целые часы просиживал с Ли, постепенно осваиваясь с мелодичным языком теи. Он много рассказывал ей из далекого прошлого, описывал картины городов, полей, пустынь, непроходимых лесов, полных зверей, общественных отношений и т. д., сам едва веря тому, что рассказывал.
— Эйс на моем месте сказал бы, что из тебя вышел бы великолепный писатель, — часто говорила профессору Ли во время этих бесед, — но у меня к этому какое-то другое отношение.
Рассказал он также свою жизнь у гоми, странную влюбленность в него Нифе, которую он тем не менее покинул без сожаления...
Беседы эти постепенно сблизили обоих.
— Теи спят всего два часа! — поражался всегда профессор.
К этому последнему обстоятельству он никак не мог привыкнуть и не раз задумывался над ним. Сам он добился того, что мог удовлетворяться пятичасовым сном, но никак не меньше. В самом деле, что такое сон? Это — отдых от усталости. А что такое усталость? Болезнь, от которой организм должен излечиться, результат жизнедеятельности его перед этим. Откуда же берется этот яд, который парализует надолго работу нервной системы, вызывает чувство усталости? Несомненно, из крови, которая питает мозг, а кровь зависит от рода пищи. Химические шарики теи таковы, что они, повидимому, не содержат в себе никаких ядовитых веществ, кровь теи чище, питание нервной системы совершеннее... Ясно, что и сон должен быть короче.
Но тогда чем же объяснить, что вот он, профессор, питается теми же шариками, что и теи, а все-таки спит пять часов?
Так часто раздумывал профессор над этим обстоятельством и всегда в конце у него возникал этот неизменный вопрос.
Беседы с Ли постепенно знакомили его с целым рядом совершенно непонятных ему сначала вещей. Ум ее отличался острой наблюдательностью, и профессор часто спрашивал себя, почему она не натуралист, не исследователь, а археолог, где, казалось, требуются прежде всего вдумчивость и осторожность, а не простое наблюдение.