Дважды рожденный
Шрифт:
— Ничего не поделаешь, — со смехом ответила однажды Ли на недоумение профессора, — такую специальность посоветовал мне Институт Экспериментальной психологии, и я послушалась его совета. Я не испытываю разочарований пока и весьма довольна своей работой. Могу уверить тебя также, что и мнение высоко ученых теи о моей работе благоприятно для меня.
Дом Эйса стоял на берегу широкой реки, которая спокойно катила свои воды в нескольких десятках шагов от окон комнаты профессора, но никогда, ни в одну пору дня не видел профессор, чтобы из воды вдруг выпрыгнула речная
Зато над рекой часто кружились «метеоры» и другие воздушные суда, наполненные людьми до-отказа. Особенного оживления достигал воздух над рекой вечером, тотчас после заката солнца. Профессор часто слышал пение, музыку, которые в одинаковой степени были мелодичны, но часто непонятны и чужды ему. Одно понимал профессор: в звуках пения и музыки над всем неизменно доминировал ясный призыв к жизни, радость и упоение жизнью. Иногда слышал он призыв к борьбе, но без трагизма, и никогда не слышал он унылых тягучих звуков.
— Похоже, — часто думал профессор, — что здесь не знают горя, страданий. Недаром они зовут себя богами. И в самом деле, я все больше и больше убеждаюсь в их могуществе.
— А что, — спросил он однажды Ли, — в реке так-таки действительно ничего нет? Уж очень она пустынна.
— Я полагаю, ты имеешь в виду нечто живое... Нет, зачем же, в речной воде много микроскопических организмов и многие из них не совсем безвредны. Есть еще много такого около нас, с чем надо вести неустанную борьбу за совершенство человеческой расы. В частности именно реки — наиболее тяжелое место для борьбы, ибо часто человеческое могущество становится бессильным здесь.
— Нот, я имею в виду не микроорганизмы, а существ более крупных: рыб.
Ли сначала не поняла, о чем он говорит, но когда тот в одном старинном альбоме показал ей изображение рыбы, она сказала:
— О! Эти несчастные существа давно исчезли на континентах.
— Как исчезли?! Ты хочешь сказать, что ни в одной реке...
— Не только реки, но даже океаны пусты, свободны от них, за исключением, конечно, больших глубин.
— О населении моря мне рассказывали кое-что гоми, но они сами едва ли знают истинное положение вещей. А тут оказывается...
Он помолчал, потом вдруг, точно озаренный какой-то мыслью, посмотрел на Ли.
— Скажи мне, Ли, — начал он. — Я долго бродил там... Здесь изъездил весь край... Меня посетила странная мысль, сомнение... Дело в том, что я нигде не видел — ни на берегу моря, ни в горах, ни здесь, у вас, — не видел ни одного животного. Неужели их тоже нет, как нет рыб в речных водах?
— Увы! Это очень печально, но неизбежно: они сыграли свою роль. Только в зоологических парках остались некоторые экземпляры. На земле тесно, слишком тесно. Даже людям. Каждый клок на поверхности на счету. Долины, верхушки и склоны гор, малодоступные скалы заселены. Обе гемисферы до границы оледенения заселены. Животные уступили свое место людям.
Тут профессор вспомнил многочисленные дома, которые он видел по пути от моря сюда... Нигде действительно не видел он пустого места: все было занято под солнцем!
— Теперь я понимаю, — задумчиво сказал он, — почему вы употребляете при изготовлении пищи не животные, а растительные жиры...
— А разве ты видел когда-нибудь, чтобы люди действительно пожирали животных? По-моему, это отвратительно!
И на лице ее действительно появилось брезгливое выражение.
— Я не знаю, — смутился профессор. — Я видел... Нет, мне кажется, я сам употреблял животных в пищу... Только не понимаю... Все это, конечно... Потом видел, как пожирали акулу...
— Я считала тебя существом более высокого порядка, чем гоми... Какое отвратительное занятие!
— Ли, извини меня... Я не знаю, что говорю. Если хочешь, я тебе все расскажу... Ибо у меня голова кружится от всего, что я узнал. У меня постоянно другой мир в голове, я ничего не понимаю из того, что вижу и слышу. Мне нужна помощь, чтобы во всем разобраться... Или я погибну: мой рассудок не выдержит такого напряжения мысли.
Но в это время как раз пришел Эйс с крепко забинтованной рукой и принес с собой сверток.
В свертке оказалась великолепная географическая карта, которая сейчас же была водворена на стену. Эйс тут же отметил крестом место на берегу голубой извилистой ленты — реки.
— Здесь мы живем, — добавил он.
Профессор воззрился на карту, но она была ему мало знакома, за исключением некоторых рек, которые вызвали в его памяти исчезнувшие картины.
— А вот запив Провальный, — продолжал Эйс, — где мы с тобой покинули субмарину гоми. Это Первый сектор. Мы живем несколько восточнее — во Втором секторе.
— Эйс, не можешь ты мне сказать, что означает вот эта странная ломанная линия, которая проходит здесь, приблизительно на высоте 62-63 параллели?
— Это крайняя граница оледенения.
— Оледенения?
— Ну, да, льды спустились из полярных областей, и Великое Ледяное Поле покрыло весь север 22 секторов.
— Подожди-ка, Эйс. Ведь оледенение было давно. Я помню... Это был момент появления человека на земле. Он пережил это леденящее дыхание смерти и дал начало выносливой человеческой расе, впоследствии завладевшей всем земным шаром. Но ведь это было десятки тысяч лет тому назад, и человек тогда жил в пещере, по ледяным полям шествовал мамонт и олень...
— Это всего только новая катастрофа, постигшая теи.
— Так...
Профессор растерянно смотрел на собеседников. Ли тронула его за руку со словами:
— Не печалься, пещерный житель, скоро все объяснится.
— Дети, пришел ужин, — торжественно заявила мать Эйса, которую звали Диа-ма.
Частицу «ма» прибавляли к своему имени все замужние женщины теи; ма обозначало «мама». Ни у кого из теи не было вообще фамильных имен, все довольствовались только собственным коротким именем. Только за пределами своей общины теи прибавляли к своему имени: «из такого-то треугольника», а за пределами своего сектора — N сектора.