Две дороги
Шрифт:
— Вы должны доказать, что вы не агент Польши, — сказал толстяк и воткнул буравчики в смятенную душу Дружиловского.
— Ну как я могу это доказать? — уныло спросил он и отвел глаза.
— Поступком. Вы бывали в здешнем польском консульстве?
— Это еще зачем? — Дружиловский насторожился.
— Дело мы придумаем.
— Нет, туда я не пойду, — решительно заявил Дружиловский. Он подумал, что его хотят отдать в беспощадные руки польской дефензивы.
Собеседник, очевидно, угадал ход его мыслей.
— Сейчас вы поймете, что я ни в чем
— Не может быть! — отшатнулся Дружиловский.
— Это доказать легко — в отличие от вас у меня есть документы, — Белянин улыбнулся, а его буравчики вонзались все глубже. — Так что, если вы рассказали о себе правду и вам действительно пришлось пострадать из-за драгоценностей моей жены, я должен выразить вам сочувствие. А вы просто обязаны мне верить.
— Я верю, — тихо произнес Дружиловский, озадаченно покачивая головой.
— Вам надо посетить польское консульство, — произнес Белянин.
— Но неужели вы больше никак не можете меня проверить? — взмолился Дружиловский.
— Дело не только в нашей проверке.
— Они меня схватят, — заскулил он.
— Господин Дружиловский, нельзя же так, — рассердился Белянин. — Выслушайте сначала... или возвращайтесь в свою пивную.
— Я слушаю, — покорно кивнул он, прикрыв рукой вздрагивающие усики.
— Вы пойдете в консульство и добьетесь, чтобы вас принял господин Кучковский! — энергично начал Белянин. — Запомните — именно Кучковский. Мы с ним хорошо знакомы. Он ведает защитой материальных интересов поляков в Германии. Вы придете к нему в качестве русского подданного, имеющего наследственное право на некое имущество в Польше. Никаких подробностей не надо, вы вообще пришли только выяснить, как вам надо поступать. Он скажет, что в его функции ваше дело не входит. Может быть, он посоветует идти к русскому консулу. Вы скажете, что уже были там и консул отказался помочь. В общем, вам надо всячески затягивать разговор.
Дружиловский понимающе качал головой, он начал понемногу успокаиваться.
— Какой фамилией мне назваться? — спросил он.
— Вы назовете свою фамилию, — ответил Белянин. — Это не играет ровно никакой роли, и вообще, то, что я сказал, только предлог. Вы должны, уловив момент, взять со стола Кучковского какую-нибудь бумагу... документ... Это нам необходимо с господином Бенстедом.
Глаза у Дружиловского округлились.
— Как это взять?
Белянин тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла.
— Послушайте, господин Дружиловский... Вы связали свою судьбу с работой, где таких вопросов не задают. Взять — это значит взять. Особенно если вы действительно хотите уехать в Германию.
— А если, не будет... такого момента? — спросил Дружиловский.
— А если будет? — повысил голос Белянин.
Дружиловский понял — сейчас решается его
— Бумажку брать все равно какую? — спросил он.
— Лю-бу-ю, — ответил Белянин. — Нам важна зацепка за любой документ консульства.
Сотрудник польского консульства Кучковский был не только хорошим знакомым Белянина, но и агентом немецкой разведки, так что нет ничего удивительного, что он не только создал удобный момент, но и положил на столе поближе к Дружиловскому какой-то документ.
Дружиловский принес его в контору Бенстеда.
— Ну, видите? Прекрасно сработанная операция, и ничего страшного, — сказал Белянин и, не читая, спрятал документ в стол.
Не остыв от страха, пережитого в польском консульстве, Дружиловский неуверенно улыбался. Ладони у него еще и сейчас были влажные.
— Единственный промах в операции — это то, что вы назвались своим настоящим именем, но это уже моя ошибка... — сказал Бенстед. — Но даже если они засекли вашу фамилию и станут наводить справки, они не смогут ничего сделать, вы будете уже в Берлине.
Накануне отъезда он зашел к Бенстеду, который дал ему немного денег и сказал:
— В Берлине сразу же идите в министерство иностранных дел. Запомните: комната семнадцать, доктор Ротт.
Дружиловского встретил летний Берлин — солнечный, чистенький. Было утро, пышная зелень скрывала массивные угрюмые дома, бросала густую тень на торцовые мостовые. По широкой Унтер-ден-Линден в обе стороны катили автомобили, кареты. Торопились на службу чиновники — все в черном, одинаковые, точно их где-то отштамповали. Шли стайками гимназисты, тоже в одинаковой форме, с лакированными ранцами за спиной. Со скрежетом поднимались железные шторы магазинных витрин. Прошел отряд полицейских, аккуратная черная колонна ритмично покачивалась, двигаясь по середине улицы, а на трубах шедшего впереди оркестра сияло солнце.
Дружиловский в приподнятом настроении шел по городу, снова ощущая себя необходимым. Он уже был уверен, что все будет хорошо: немцы народ серьезный, воспитанный, они никогда не позволят себе подлости — сам подлец, он больше всего боялся подлости других.
Сидевший за столом в вестибюле министерства иностранных дел дежурный сотрудник был отменно вежлив. Узнав, к кому пришел Дружиловский, он немедленно переговорил по телефону и, положив трубку, сказал почтительно:
— Доктор Ротт ждет вас.
На втором этаже другой человек провел Дружиловского до двери в комнату номер семнадцать.
— Сюда, пожалуйста.
Доктор Ротт — высокий, с удлиненной лысой головой, поперек темени были аккуратно уложены реденькие белые волосы — поднялся навстречу, поздоровался с Дружиловский и, указав на кресло, вернулся за массивный стол, на котором, кроме чернильницы и пресс-папье, не было ни листка бумаги.
«Я здесь нужен», — повторил про себя Дружиловский, чтобы успокоиться. Он выжидательно и преданно глядел на немца.