Две недели в другом городе
Шрифт:
— Я знаю, — перебил его Джек.
— Сейчас он обходится мне ежегодно в двадцать, двадцать пять тысяч, — продолжал Холт. — Но став помощником продюсера, он будет получать пятьдесят тысяч в год, не стоя мне ни цента. Мама будет счастлива, — с нежностью в голосе добавил Холт.
Джек внезапно как бы увидел нового Холта — сильного, способного, трудолюбивого нефтедобытчика, работягу, игрока, босса, возвращавшегося из своей конторы в Оклахоме, где идет отчаянная схватка, где рушатся и переходят из рук в руки империи, домой, к жене-алкоголичке, бренчащей на одном из двух больших роялей, возле которого стоит на полу бутылка виски, к ее непутевому братцу, потерпевшему очередную неудачу и просящему очередные десять тысяч (клянусь, это в последний раз…). Нежный поцелуй, спасительная
Джек забыл всю пустую болтовню, которую ему пришлось слушать ранее; разглядывая морщинистое фермерское лицо с живыми добрыми глазами, он сочувственно улыбнулся Холту.
На лице Холта появилось новое, как бы отраженное выражение; он словно уловил перемену, происшедшую в душе Джека, и неожиданно слегка похлопал Эндрюса по тыльной стороне руки, благодаря его за понимание. Его ладонь была твердой и мозолистой. «Я его недооценил, — подумал Джек, — за банальностью фраз и простоватой внешностью управляющего ранчо скрывается умный и чуткий человек. Чтобы добраться до Персидского залива, надо иметь голову на плечах».
— Мы все благодарны вам, мистер Эндрюс, — торжественным тоном произнес Холт, — за то, что вы согласились приехать сюда и помочь нам выбраться из того затруднительного положения, в которое поставил нас мистер Стайлз.
— Приглашение в Рим оказалось для меня приятным сюрпризом, — признался Джек.
— Мистер Делани поведал мне историю вашей жизни, — продолжал Холт, — и я рад, что имею сегодня возможность поделиться с вами некоторыми своими мыслями. Я знаю, что вы работаете в государственном аппарате.
— В НАТО, — уточнил Джек.
— Ну, это то же самое. — Холт отказывался различать организации, которые содержатся общественной казной.
Он улыбнулся, сверкнув вставными зубами.
— Надеюсь, что ваше чувство долга не заставит вас сообщить властям все, что я говорил сегодня о налогах.
— Ваше отношение к налогам, мистер Холт, я унесу с собой в могилу, — торжественно заявил Джек.
Холт непринужденно рассмеялся.
— Было бы хорошо, если бы все чиновники в правительстве обладали вашим чувством юмора, Джек. — Он бросил на Эндрюса неуверенный взгляд. — Вы позволите называть вас Джеком? Знаете, у нас в Оклахоме, среди нефтедобытчиков…
— Разумеется.
— Меня все называют Сэмом, — почти застенчиво сказал Холт, он словно просил об одолжении.
— Да, Сэм.
— Ecco, — произнес Тассети, с сердитым видом посмотрев на танцующих; он вытянул губы, точно собирался плюнуть. — La plus grande puttain de Roma. La principessa.
Джек тоже взглянул на площадку для танцев. Двадцатилетняя светловолосая девушка с конским хвостом, прыгавшим по ее обнаженным плечам, танцевала с невысоким толстяком лет тридцати. На ней было белое платье.
— Что он сказал? — спросил Холт. — Что сказал итальянец?
— Это самая известная в Риме проститутка, — перевел Джек. — Принцесса.
— Да? — сухо произнес Холт.
Выждав из вежливости мгновение, он повернулся и поглядел на девушку.
— Она очень мила, — сказал он. — Прелестная девушка.
— Elle fasse tutti, — добавил Тассети. — Ell couche avec son fratello.
— Что он говорит? — снова спросил Холт.
Джек заколебался. Сейчас ты в Риме, Сэм, подумал он, терпи и привыкай.
— Она делает все, — бесстрастно поведал Джек. — Она спит со своим братом.
Холт окаменел. Краска медленно поднялась от его шеи к щекам, достигла лба.
— Я полагаю, люди не должны распространять такие сплетни, — с трудом выговорил он. — Уверен, это всего лишь беспочвенные слухи. — Холт с тревогой посмотрел на жену. — Слава Богу, Мама не слышала. Это испортило бы ей вечер. Извините меня, Джек.
Поднявшись, он обошел стол, придвинул свободное кресло, сел возле жены, точно желая защитить ее от чего-то, и, улыбнувшись, взял миссис Холт за руку. Спустя минуту, когда принцесса и ее кавалер покинули площадку, Холт повел жену танцевать. Джек с удивлением отметил, что танцуют они умело: Холт с легкостью и мастерством исполнял сложные движения румбы. Должно быть, они тратят немало времени на уроки танцев, подумал Джек. Чтобы оторвать ее от бутылки, он
— Ессо, — грустно сказал Тассети, указывая на седого мужчину с лицом кардинала, который танцевал с девушкой в красном платье, — le plus grand voleur de Roma. [29]
С дальнего конца стола, где сидели Делани и Барзелли, донесся взрыв хохота. Тачино только что кончил рассказывать какую-то историю. Итальянец сидел, посмеиваясь, а Делани сказал:
— Иди сюда, Джек, послушай это.
Джек встал, радуясь предлогу уйти от Тассети, награждавшего посетителей клуба нелестными титулами. Делани освободил для Джека место на краю стола и произнес:
29
Самый известный римский вор (фр.).
— Марко рассказывал нам о своем отце. Марко, повтори для Джека.
— Allora, [30] — радостно улыбаясь, сказал Тачино, бодрый и полный энергии, словно школьник; он постоянно жестикулировал и говорил по-английски бегло, но с комичным итальянским акцентом. — Allora, моего отца зовут Себастьяно. Ему не то семьдесят три, не то семьдесят шесть, волосы у него белые как снег, а спина абсолютно прямая. Он всю жизнь гоняется за девчонками, просто помешан на них, понимаете, он южанин; отец уже пятьдесят лет сводит мою мать с ума. В его последний день рождения она заявила: «В этом году, Себастьяно, я, наверно, брошу тебя навсегда, мне надоели твои похождения». Она заставила его поклясться при священнике, что больше никаких девчонок не будет, после чего мы вручили ему подарки. Я купил отцу «фиат» и «лейку»: он фотографирует собор Святого Петра. Но его похождения не прекратились. Каждый день он появляется у меня в студии, чтобы выпить с сыном чашку кофе и показать новые снимки. Этот файв о'клок стал традицией. Каждый день сотрудники студии ждут, когда появится старик. Проходя через ворота и зная, что на него смотрят, он поднимает над головой палец — вот так.
30
Итак (ит.).
Тачино поднял руку над головой, вытянув вверх указательный палец.
— Знаете, что это значит? Нет? А сотрудники знают и всегда смеются. Каждый день снизу в мой кабинет доносится смех, и я знаю, что через пару минут отец появится на пороге. Его жест означает следующее: сегодня он имел одну девушку один раз. Мои служащие его обожают, они смеются вместе с ним и говорят: «Старый Себастьяно — молодчина, он доживет до ста лет». И вот однажды, — Тачино резко сутулит спину, опускает плечи, глаза его гаснут, он превращается в немощного старца, стоящего на краю могилы, — мой папа прибывает ко мне в студию, но смеха не слышно. Вид у него такой печальный, словно он только что похоронил своего лучшего друга, которого, несомненно, ждет ад. Я молчу. Мы, как всегда, пьем кофе. Он не показывает мне фотографии. Потом медленно покидает кабинет. Проходит месяц, папа ежедневно появляется в студии, он двигается еле-еле, смеха у ворот не слышно, мои люди смотрят на него с грустью, они говорят: «Бедный Себастьяно, теперь он не доживет до ста лет, дай ему Бог дотянуть до весны». Мама помолодела на десять, двадцать лет. Она набрала вес, стала хохотать как девчонка и играть в бридж, купила себе три новые шляпы с цветами. Мне жаль папу, он потерял прежнюю осанку, почти не ездит на «фиате». Я думаю: «Папа совсем плох, конец близок». Я пытаюсь заставить его сходить к доктору, но он говорит мне: «Закрой свой поганый рот. Не хватало еще, чтобы мои дети начали учить меня, как я должен жить». За последние тридцать лет я впервые услышал от отца резкое слово. Я заткнулся. Погрустнел, не раскрываю рта. И вот сегодня, в пять часов, я слышу громкий хохот, потом аплодисменты; папу встречали, как героя войны. Я выглянул в окно — он шел через ворота, прямой как палка, волосы стоят торчком, словно накрахмаленные, на лице — улыбка от уха до уха, рука поднята. Пальцы расставлены в виде буквы V. — На лице Тачино появилась нежная, добрая улыбка. — Сегодня он показал два пальца.