Две половинки (Просто о любви)
Шрифт:
И принесли чай с тортом.
Девочка Стася, помня все мамины наставления, старалась аккуратно отламывать ложечкой кусочки и доносить их до рта без потерь. Но один вреднющий кусок шлепнулся-таки на ее прекрасное торжественное платье, невзирая на все старания. Стаська взяла его пальцами и с удовольствием отправила в рот.
– Девочка! – услышал ребенок возмущенный голос той самой незнакомой тети, что гладила ее по голове. – Так делать нельзя! Это очень плохо! Оленька, неужели никто не объяснил этой девочке, как надо вести себя за столом?!
Стаська прикинула,
– Эту девочку зовут Станислава! – громко, жестко, акцентируя каждое слово, отчеканила тишайшая Олюшка.
И Стаська увидела, что сейчас ее мама заплачет. Это все увидели. Но за всех Игнатовых приняла решение и ответила Сима:
– Так! – сказала она, хлопнула ладонью по столу и поднялась со стула.
Взяла Стаську на руки и командирским тоном отдала указание:
– Родители, Оля, Рома, поднялись – и за мной!
– Что происходит? В чем дело? Куда вы? – непонимающе спрашивал мужчина.
– Простите, – холодно отчеканила Сима, – но нам, князьям, ваше общество не по статусу! И не по рангу заодно!
– Вот после этого она и стала княгинюшкой! – смеясь, закончила повествование Стаська.
– И что, твоя семья с мамиными родителями так и не общается?
– Нет. Мама сказала, что у нее есть все мы, а это великое, редкое счастье, и больше ей ничего не надо. А папе для счастья достаточно мамы и музыки.
– А ты? – тихо спросил Степан.
– Я на третьем месте после вышеперечисленного.
– Обижаешься? – посочувствовал он.
– Да что ты! – подивилась предположению Стаська. – Мои родители такие, какие есть, и я их очень люблю, но не знаю совсем. Они все в музыке. В музыке и друг в друге. Я их редко видела, они мотались по гастролям, сначала по стране, потом за границей, долго работали по контракту в Лондоне, а со временем и совсем в Европе остались. Они переживали, что я не с ними. Но им не разрешали меня вывозить власти, а когда власти разрешили, Сима с бабушкой не дали, сказали: нечего срывать ребенка с учебы, сами не устроены, по съемным квартирам мыкаетесь и работаете по двадцать часов, света белого не видите, куда вам еще и обуза. Они на самом деле трудно жили первое время. Да я и не особо рвалась с ними жить. Зато у меня всегда была княгинюшка. Вот такая у нас странная семья…
И тут у него зазвонил телефон… В прихожей. В куртке.
– Извини, – чмокнул ее в щеку Степан и вышел из кухни.
И долго там разговаривал, она слышала его низкий голос. Он говорил, что-то говорил, слов было не разобрать, только звук голоса, потом замолчал надолго, и Стаська поняла, что он обдумывает нечто важное и это важное касается их…
– Не надо, Господи! – взмолилась она, зная, что он не услышит и не поможет…
Звонила Вера. Боясь показаться навязчивой или не вовремя попасть, отвлечь, как всегда, робко спросила, когда он приедет.
– Завтра, – выдохнул Степан.
Сегодня он не сможет! Только не сегодня, сразу после Стаськи!
Они поговорили о мелочах и попрощались. Он просмотрел сообщения на обоих телефонах. На одном, рабочем, пропущен звонок, но не от начальства, значит, ничего срочного. На втором, личном, пять звонков, пара эсэмэсок от сестрицы, одна от Веры.
Реальность настигла разнеженного и благостного Степана внезапно, возвращая в действительность, безжалостно комкая, отбрасывая их робко-волшебный мирок на двоих со Стаськой, в который они сбежали почти на сутки.
Обычная, реальная жизнь. Прочная, устойчивая. И… серая.
Но…
У него есть работа, Вера и стойкое нежелание соединять жизнь с кем бы то ни было, свой определенный быт, привычки, незыблемые, как скала, и здравомыслие. Поверить, что можно изменить все в один момент, встретив родного человека, перечувствовав вместе с ним нечто недоступное тебе раньше, и самое главное! – захотеть, неистово, до одури захотеть все изменить, не боясь ни черта! – это нет!
Нет! Так не бывает!
Ночь имеет свойство проходить, как и все на этом свете, чудес не бывает…
Степан вздохнул, посмотрел через коридор и гостиную в окно, в пасмурное марево.
Утро убийственно для любой романтики.
Только как объяснить все это ей?
И, почувствовав себя стариком, растратившим где-то жизнь, Больших вернулся к ней, Стаське, в кухню. Она подняла на него глаза, посмотрела изучающе и все поняла.
– Сколько тебе лет? – спросил Степан обычным, житейским тоном.
– И-издрасте! – отозвалась, понимающе усмехнувшись, Стаська. – Тридцать два.
– Ты и близко не выглядишь на этот возраст – без тени намека на комплимент констатировал он.
– Говорят, что маленькая собачка всю жизнь щенок.
Ей не хотелось с ним разговаривать – сил не было. Его решение уже перечеркнуло легкость, искрящуюся радость, словно выплеснуло остатки выдохшегося за ночь шампанского в грязную кухонную мойку.
– Ладно, щенок, – попытался что-то сгладить Больших. – Мне сейчас надо в штаб съездить. Отчет сдать.
– А сколько тебе лет? – перебила Стаська, прохрипев сухим горлом.
– На жизнь больше тебя. Тридцать девять.
Со Стаськой такие номера не пройдут, ясно было изначально – не будет она принимать участие в предложенной легкости словес ни о чем, маскирующих настоящие мысли.
– Мы вот что сделаем, – распорядился он, стараясь скорее покончить с этой мукой. Он не знал и предположить не мог, что будет мука… – Ты дашь мне ключи и документы на машину, я прихвачу нашего механика из гаража, а вечером он пригонит тебе машину к дому.
– Больших, ты женат и у тебя дети? – злым, раненым голосом спросила Стаська.
– Нет. Я не женат, и у меня нет детей.
Он почти ненавидел ее в этот момент. И себя.
– У тебя есть женщина, – не спрашивала она, утверждала.