Две повести - Дочь. Сын
Шрифт:
В папке с историей Наташи Деминой хранилось метрическое свидетельство о рождении девочки, адрес квартиры, где она проживала, и справка из домоуправления о смерти матери. Вместе с этими официальными документами лежала записка, написанная, как видно, наспех на листке бумаги. В ней сообщалось, что девочка была найдена в пустой квартире и что мать ее незадолго до того погибла при бомбежке. Записка была подписана какой-то Соколовой.
— Вы не знаете, кто эта Соколова? — спросила Ирина Андреевна Раису Яковлевну.
— Кто она, я не знаю. Но я ее видела. Это она принесла к нам
Ирина Андреевна записала адрес дома, где жила Наташа, и, прощаясь с Раисой Яковлевной, сказала:
— Если Соколова жива, я ее найду.
Маленькая Наташа не знала и, конечно, не помнила ничего, что случилось с ней до того, как она очутилась в этом большом и уютном доме с тетями в белых халатах. Никто не мог бы рассказать ей и о том, как мать и отец радовались ее первой улыбке, каждому еще не осмысленному движению маленьких рук, повороту головы. Она не помнила, как целовал ее отец, уходивший на фронт, как плакала и убивалась ее мать. Не знала Наташа и того, как голодали потом мать и она сама. Но мать, даже голодная, всегда умела утешить и согреть своего ребенка. Самое страшное, что довелось испытать Наташе, случилось в холодные осенние дни.
Однажды, когда Наташа, укутанная в одеяла, спала в своей кроватке, ее мать была убита осколком снаряда. Девочка спала в кроватке, а мать мертвая лежала на тротуаре. Наташа проснулась, заплакала, но никто не подошел к ней. Квартира давно опустела, в ней последнее время жили лишь двое — она и мать. Теперь осталась она одна. Девочка стала плакать сильнее, громче. Ей было холодно, сыро, хотелось есть. Но никто ее не слышал, не приходил на помощь. Измученная, она засыпала на короткое время, потом снова просыпалась от голода и холода, и в пустой квартире снова раздавался ее жалобный плач…
Всю эту трагедию раннего детства Наташи Ирина Андреевна ясно представила себе, слушая рассказ Пелагеи Михайловны Соколовой, которая жила в той квартире, где осенью сорок первого года лежала осиротевшая Наташа.
— Работали мы тогда на казарменном положении, — рассказывала Пелагея Михайловна. — И работали и жили на заводе. Домой я прибежала за вещичками. Могла бы и неделю еще не приходить. Открыла дверь своим ключом, слышу какой-то писк. Ну, я сразу в комнату к Деминым. Теперь там инженер один живет (у них сейчас заперто, а то бы посмотрели). Вхожу, а она одна, крошка, лежит, посиневшая, и глаза закрыты. Я — в домоуправление. Там как раз комсомольцы были, которые помогали пострадавшим. Они и устроили Наташу. Вместе мы собирали ее документы и вещички. Вместе и в ясли ходили.
Пелагея Михайловна не могла рассказать подробнее о матери и отце Наташи. В этой квартире она поселилась в начале войны, когда дом, где жила она, подвергся бомбежке. Но она сообщила Ирине Андреевне, что отец Наташи был рабочим и убит в самом начале войны.
— Убит! В этом вы не сомневайтесь. При мне Наташина мать получила похоронную, и потом какой-то товарищ мужа заходил, подтвердил это. Круглая сирота Наташенька! Но, может, тетка возьмет ее?
— Какая тетка? — удивилась Ирина Андреевна.
— А
После того как Пелагея Михайловна сказала, что отец Наташи погиб, оставалось выяснить отношения с теткой. Не без труда, но адрес ее все-таки удалось установить. Ирина Андреевна отправилась к ней вместе с Раисой Яковлевной.
Тетушка Наташи оказалась совсем молодой женщиной, лет двадцати пяти. Узнав, что к ней пришли из яслей, она заволновалась и быстро-быстро заговорила:
— Знаете, никак не могла выбрать время навестить Наташу. Ведь свою жизнь тоже не надо устраивать. А как вы нашли меня? Кто сказал мой адрес?.. Ну куда я ее возьму? И муж не хочет, говорит, от своих потом некуда будет деваться. Да я и не обязана.
Раиса Яковлевна ее оборвала:
— Вы напрасно беспокоитесь! Никто вам девочку не навязывает. Ее хотят удочерить хорошие люди. Я вижу, что вы будете довольны этим.
Молодая тетушка растерялась. Ей, как видно, стало неловко, и в то же время она обрадовалась, что останется в стороне, что не навалят на нее этой «обузы».
— Что ж, если люди хорошие…
Она вдруг заплакала, от стыда ли, от жалости — неизвестно.
Ирина Андреевна искала в этой женщине родственные Наташе черты. Тот же карий цвет глаз, схожий овал лица, и в то же время она ничем не напоминала Наташу.
Раису Яковлевну совсем не растрогали слезы женщины. Она холодно и спокойно продолжала ее спрашивать:
— Что вы знаете об отце Наташи? Это точно, что он погиб? Можете это подтвердить?
— Я была эвакуирована в Челябинск, — вытирая слезы, отвечала женщина. — Там я получила письмо от сестры, где она сообщила мне о смерти мужа.
— А еще есть родные у Наташи?
— Какие родные! Мать с отцом — ну, ее дед и бабка — тут же от голода умерли. А со стороны отца никого не было. Он сам рос сиротой.
Теперь все было ясно и просто. Никаких преград для оформления нет.
Маленькой Наташе не вспоминались бомбежки, хотя с тех пор прошло немного времени. Она забыла, какой испытывала страх, когда слышала вой сирен, а вслед за этим — грохот и взрывы, от которых сотрясались стены их бомбоубежища. В такие моменты Наташа не плакала, как многие дети. Она сидела с широко открытыми глазами, дрожала вся, но не плакала. Все это прошлое как будто забыто, но и сейчас девочка вздрагивает и вся дрожит, когда падает всего лишь маленький стульчик. И, как тогда, в больших карих глазах ее появляется испуг.
Галя была самой хорошей подругой Наташи. Кукла Мика принадлежала только им двоим. Они кормили ее, укладывали спать и выносили гулять. Кроватки Наташи и Гали стояли рядом. В столовой они сидели за одним столиком. Когда шли гулять на улицу парами, Наташа всегда за руку с Галей. Они застегивали друг другу лифчики, завязывали бантики на голове.
Когда появилась в группе незнакомая тетя, Наташа думала, что Галя скоро уедет с мамой и ей, Наташе, будет очень скучно. А когда ее, Наташина, мама приедет — неизвестно. Наверно, скоро.