Две повести о Манюне
Шрифт:
Мне стало дурно.
– Как это ты умудрилась? – спросила я, разглядывая длинную продольную трещину на плафоне.
– Случайно, – заплакала Манюня, – погналась за мухой, она села на плафон, ну я и не подумавши хрястнула со всей силы!
На Маню было жалко смотреть – губы тряслись, боевой чубчик на голове поник и позорно повис надо лбом.
Я повернула плафон трещиной к стене.
– Пойдем отсюда, слезами горю не поможешь.
Мы выскользнули за дверь и поплелись к нашему
– Убьет ведь! – тяжко вздыхала Манюня.
– Убьет! – горько соглашалась я.
Во дворе нашего дома мы столкнулись с моей сестрой Каринкой. Ну, то есть как столкнулись, сначала из-за угла здания вылетела свора дворовых собак, потом группа испуганных мальчишек, а следом с гиком выскочила Каринка. Каринка дико щерилась и грозно трясла длинной грязной метлой. Волосы у нее были всклокочены донельзя, на лице, во всю левую щеку, красовался длинный чапаевский ус, подол платья был изорван практически до трусов.
– Откуда метла? – невозмутимо поинтересовалась я. Мою невозмутимость, которой бы позавидовал сам Сфинкс, легко можно было объяснить: все в облике моей сестры – и угольный ус, и всклокоченные вихры, и разодранное практически в клочья платье – было вполне обыденным явлением.
– Украла в подсобке у дворника, – шмыгнула Каринка. Она провела указательным пальцем под носом, и рядом с одним усом у нее на лице появился второй.
– Покажи руки, – скомандовала я.
Каринка растопырила пальцы – руки ее были вымазаны чем-то черным.
– Это что такое?
– Уголь, я сначала кидалась в этих балбесов углем, а потом обмакнула в грязь метлу и погнала их как гусей.
Моя сестра была сущим наказанием для всего подрастающего мужского населения нашего квартала.
Мальчики боялись ее как огня – она могла с легкостью поколотить любого из них. Если у какого-нибудь несознательного мальчика почему-то отказывал инстинкт самосохранения и он обижал девочку, то эта девочка прямиком шла жаловаться моей сестре. А далее часы этого мальчика были сочтены – сестра находила его, и все заканчивалось тем, что вечером к нам в дверь скреблась очередная мама, держа за руку очередного покалеченного сына.
– Кто бы мне объяснил, за что я страдаю! – восклицала мама, отвешивая сестре очередной фирменный подзатыльник.
Мы с Манькой очень гордились Каринкой. Пока Каринка оставалась моей сестрой, ни один мальчик не смел подойти к нам ближе, чем на пушечный выстрел. А так как уходить к другим родителям в обозримом будущем сестра не намеревалась, то мы чувствовали себя как у Бога за пазухой.
– Что щас расскажу, что щас расскажу, – забегала глазами по лицу Каринка.
– Что?
– Знаете, чего мне Маринка из тридцать восьмой квартиры рассказала? Что если кто-то сильно скосит глаза к переносице, а в этот момент его чем-то тяжелым ударят по голове, то он останется
– Врешь небось!
Каринка выставила вперед свои грязные руки, чтобы мы видели, что она не скрещивает пальцы.
– Клянусь! – поклялась торжественно. – Я и Маринку заставила поклясться и внимательно следила – она пальцы на руках не скрещивала. И даже ноги не скрестила. И даже пальцы на ногах! Я все видела!
Мы переглянулись.
– Это надо же, что в мире творится, – ошарашенно протянула Манюня.
– Давайте я с вами пойду домой, авось проскочу, и мама не заметит, что я платье порвала, – заканючила Каринка.
Мы согласились, хотя знали совершенно точно – мимо маминого взора порванное платье невозможно было пронести. Мы встали перед входной дверью так, чтобы заслонить сестру спинами, и нажали на звонок. И сразу поняли о провале операции, потому что мама открыла нам с таким выражением лица, что мы молча расступились – сестру бы уже все равно ничего не спасло!
Мама затащила Каринку в квартиру, подцепила ее, кажется, за лопатку и, как жертвенную овцу, поволокла в ванную комнату. Молча!
Мы с Маней затравленно прислушивались к голосам, раздававшимся из ванной комнаты.
– Сколько можно, – ругалась мама, – ну сколько можно!
– Ааааа, – орала Каринка, – я нечаянно порвала платье, мам, я не специально, это я когда через окно в подсобку пролезалаааааа!
– Раздевайся! – проорала мама так, что штукатурка посыпалась с потолка. – Снимай все!
Потом послышался плеск воды.
– Топит она ее, что ли? – вылупилась Маня.
Экзекуция Каринки напомнила нам о сломанном плафоне и, естественно, не добавила оптимизма – мы понимали, что и Маню поджидает такая же участь.
Минут через десять отворилась дверь ванной, и оттуда выползла чисто отстиранная сестра. Она куталась в банный халат, мокрые волосы были немилосердно прилизаны к голове, глаза припухли от слез. Кроме пламенно алеющего и увеличенного в размерах раза в два уха, других повреждений мы не заметили. Следом из ванной вышла мама.
– Марш все в детскую, и чтобы ни слуху ни духу вашего не было, понятно? – рявкнула она.
Мы припустили в комнату стаей вспугнутых сайгаков, а когда пробегали мимо мамы – инстинктивно втянули головы в плечи.
В комнате мы сочувственно разглядывали ухо Каринки.
– Больно было?
– Не очень, – шмыгнула сестра, – больнее было, когда она мне мокрые волосы расчесывала.
– А если у тебя ухо навсегда останется красным? – испугалась я.
– Не останется, – махнула рукой сестра, – если твое ухо от удара ведром пришло в норму, то почему мое должно остаться таким?
Я потрогала свое ухо. Все правильно, не прошло и месяца после знаменитого удара пластмассовым ведром по моему многострадальному уху, а оно вполне уже обрело прежние свои очертания.