Две повести о Манюне
Шрифт:
Мы захихикали. Ба сложила ладони трубочкой и громко зашептала на ухо Гаянэ:
– Так и быть, скажу тебе. В животе у меня живет маленький гномик. Он следит за всеми непослушными детьми и докладывает мне, кто из них набедокурил. Поэтому я все знаю. Даже про тебя.
Гаянэ быстро-быстро слезла с колен Ба и выбежала из кухни.
– Ты куда? – крикнули мы ей вслед.
– Я чичас вернусь!
– Не нравится мне это «чичас вернусь», – сказала мама. – Пойду посмотрю, что она там натворила.
Но тут позвонили в дверь, и мама пошла ее отпирать. Это
– Я тоже возьму и обязательно что-нибудь свяжу девочкам.
Мы перебирали большие шоколадно-коричневые, синие, черные, зеленые мотки и ахали от восторга.
– Ба, и мне свяжешь чивой? – допытывалась Маня.
– Конечно. Что тебе связать?
– Колготки!
Я хотела попросить маму, чтобы и мне связали колготки, но тут в комнату вошла довольная Гаянэ.
– Ба-а, твой гномик про меня уже ничего не сказет! – расплылась в довольной улыбке она.
– Какой гномик? – рассеянно отозвалась Ба.
– Который у тебя в зивоте сидит!
Все мигом всполошились и побежали смотреть, что такого сделала Гаянэ. Впереди на всех парах летела мама.
– Господи, – причитала она, – как я могла забыть? Что она там учинила?
Ворвавшись в детскую, мама остолбенела и сказала «о боже». Мы напирали сзади, вытягивали шеи, но ничего не могли увидеть.
– Чего там, Надя? – Ба отодвинула нас и, легонько подталкивая окаменевшую на пороге маму, вошла в спальню. Мы просочились следом и ойкнули.
Одна стена детской была там и сям аккуратненько изрисована в каляки-маляки. Красной краской.
– Не волнуйся, Надя, отмоем. – Ба присмотрелась к художествам Гаянэ. – Что это за краска? Жирная какая. Не отмоется. Ничего, обклеим обоями.
И тут мама заплакала. Потому что она сразу догадалась, чем Гаечка изрисовала стену. Такой красной могла быть только новенькая французская помада, которую ей на тридцатипятилетие подарили коллеги. Скинулись всем учительским коллективом и пришли на поклон к фарцовщику Тевосу. И выбрали красивую помаду от «Диор». Сдачи хватило на небольшой подарочный пакет и букет гвоздик. Нищие учителя, что с них взять. Целый коллектив смог наскрести деньги на одну помаду.
Это был очень дорогой маминому сердцу подарок. За полтора месяца она только дважды пользовалась помадой, притом в первый раз – в учительской, по просьбе коллег. Накрасила губы, и все ахали и охали, как ей идет этот цвет.
Ба обняла плачущую маму:
– Не плакай, Надя, я тебе свяжу точно такую же помаду, – засюсюкала она, и мама рассмеялась сквозь слезы. Решительно невозможно долго горевать, когда Ба тебя обнимает. Категорически невозможно!
– Ну зачем, ну зачем ты изрисовала стену?! – отчитывала потом Ба Гаечку. – Всю помаду извела!
– Я сначала поставила на стене точечку, испугалась и убрала помаду в карман, – оправдывалась сестра, – а когда ты про гномика сказала, ну, про того, который у тебя в зивоте сидит и говорит «кулдумп», я побезала исправлять мой набедокурил. И нарисовала много картинок,
Ба всплеснула руками:
– Зубодробительная логика!
Гаянэ зарделась:
– Ба, скази, я умная? Скази? Как мой папа.
– Молодец твой отец, на полу спал – не упал, – хмыкнула Ба.
– Нарк, ничего ты в женщинах не понимаешь, – спустя несколько дней отчитывала меня Манька. – Вот смотри, мы с тобой девочки? Девочки, грю? Чего молчишь, как будто воды в рот набрала? Девочки мы или кто?
Мы лежали на ковре в гостиной Маниного дома и листали книгу Памэлы Тревис. За окном лил дождь и грохотали поздние июньские грозы.
Манюня очень боялась молний и обязательно затыкала себе уши затычками, чтобы приглушить перекаты грозы. Вот и сейчас, лежа пузом на ковре, она остервенело листала книгу, переругивалась со мной, а из ушей у нее воинственно торчали большие куски ваты.
Мы недавно прочли, да что там прочли, проглотили книгу о волшебнице-няне и были по уши в нее влюблены.
– До чего же повезло Майклу и Джейн Бэнкс, – кручинилась я. – Вот бы нам такую прекрасную няню!
– Нам не повезло дважды. Раз – что мы не родились в Англии, – Манька согнула указательным пальцем правой руки мизинец левой, – и два – что мы не Бэнкс. – Она согнула безымянный палец и потрясла у меня перед носом рукой: – Видела?
– Видела, – вздохнула я. – А повезло бы нам родиться в Англии в семье Бэнкс – и была бы у нас молоденькая няня-волшебница… Она летала бы на зонтике и статуи оживляла.
– А с чего ты взяла, что она молоденькая? – удивилась Маня. – Да она совсем взрослая тетечка!
И мы начали спорить о возрасте Мэри Поппинс. Я утверждала, что она молоденькая, а Маня говорила, что чуть ли не пенсионерка.
Ба вполуха прислушивалась к нашей перебранке, но не вмешивалась – считала петли и боялась сбиться со счета.
– Так! Мы с тобой девочки? – повторила Манька свой вопрос.
– Девочки, конечно, – промямлила я.
– Вот! Мы девочки. А твоя двоюродная сестра Алена уже девушка. Потому что ей семнадцать, и она уже совсем взрослая. А преподавательница по игре на фортепиано Инесса Павловна уже почти дряхлая старушка, потому что ей сорок два года! Ты понимаешь это своей дурьей башкой?
Я не успела ответить, потому что Ба наградила Маньку увесистым подзатыльником.
– За что?! – возопила Манька.
– Во-первых, за «дурью башку»! Это еще вопрос, у кого из вас башка дурнее, по мне – так обе балбески. А во-вторых, скажи мне, пожалуйста, если женщина в сорок два уже дряхлая старушка, то я в свои шестьдесят тогда кто?
– Мисс Эндрю, – процедила Манька сквозь зубы.
– Ктооооо? – выпучилась Ба.
Я похолодела. Конечно, моя подруга была отчаянной девочкой и иногда в пылу спора могла обзываться. Но и отчаяние должно иметь какие-то разумные пределы. Согласитесь, одно дело обзывать «дурьей башкой» подругу, и совсем другое – назвать Ба «мисс Эндрю»! Так ведь и до тяжелой контузии недалеко!