Две повести о Манюне
Шрифт:
Вот не знаю, каким местом думала природа, когда создавала этих мужчин. Вот прямо вся в тревожных размышлениях!
А еще знаете чивой? Каждая мама, оказывается, женщина. К этому приходишь не сразу, но приходишь. А каждый папа, оказывается, мужчина. Вот такие удивительные открытия тебя ждут на первом десятке богатой событиями твоей жизни.
Так уж получилось, что мама с папой являли собой классический образец женщины и мужчины. Мама круглые сутки мечтала о романтике, а папа… А папа, как истинный представитель
Про таких мужчин у нас говорят – он нежен, как топор. С одобрением говорят!
Мама, как истинная горожанка, более того – единственная дочь в семье, выросла в атмосфере бесконечного обожания и комплименты считала чем-то совершенно естественным. Поэтому попыток склонить мужа к изящной словесности не бросала.
– Ты можешь на людях меня Наденькой называть? – взывала к базальтовому сердцу супруга она. – Что это за обращение такое – жена?
У папы делалось такое лицо, словно ему предложили что-то из ряда вон выходящее. Выйти из дома на каблуках, например. Или накрутить волосы на бигуди.
– Ты с ума сошла, женщина? Какая такая Наденька? Как ты себе это представляешь? Я стою среди мужиков – тут, значит, Роберт, тут Лева, тут Миша, тут Давид – и называю тебя Наденькой?
– Почему нет? Давид же называет свою жену Асенькой?
– Вот и выходила бы замуж за Давида, ясно? А я не могу называть тебя Наденькой! Дома, – здесь папа переходил на громкий шепот, – еще куда ни шло! Но на людях?! Не бывать этому!
– Бердский ишак!
– Носовой волос!
«Бах-бабах!» – и каждый, в сердцах хлопнув дверью, закрывался в разных комнатах квартиры.
Вот и весь разговор.
– Тетя Роза, ну что он за человек такой, – жаловалась как-то зимним вечером мама, – ни тебе комплиментов, ни полета фантазии. Говорю я ему – скажи мне что-нибудь хорошее. Он мне в ответ – хорошая моя. Говорю – нежное скажи. Он мне в ответ – нежная моя!
– Хахахааа!!! – покатилась Ба. – Надя, ты много требуешь от мужчин! Поберегла бы их единственную извилину!
– Доброе слово и кошке приятно! – не унималась мама.
– Добрая моя! – перешла на ультразвук Ба.
Мама какое-то время хмурилась, но потом махнула рукой и тоже рассмеялась – ну очень сложно держать строгое лицо, когда рядом, всплескивая руками, шумно выдыхая и срываясь в тоненький визг, корчится в приступе смеха Роза Иосифовна.
– Если это для тебя так важно, – отсмеявшись, выдохнула Ба, – то, так и быть, я Юрику дипломатично намекну. Меня-то он точно послушается!
У мамы вытянулось лицо. Уж что-что, а дипломатично намекать Ба умела, это дааа! Она дипломатично намекнет, а потом весь город обсуждает ее громоподобные дипломатичные намеки.
Угрозу свою Ба привела в действие буквально через неделю, когда мы с Каринкой пошли после школы проведать Маньку. Она немного приболела и с понедельника пропускала уроки. По дороге заглянули на базар, хотелось купить каких-нибудь гостинцев нашей хворающей подруге. За пятнадцать бешеных копеек, которые мы наскребли в карманах, можно было разжиться полутора стаканами жареных семечек. Или одним большим пирожком с картошкой. Или пучком ранней петрушки, и тогда остались бы целых пять копеек сдачи.
– Если брать пучок петрушки, то на сдачу можно взять полстаканчика семечек, – деловито шмыгнула носом Каринка.
Я замялась. Ну где это видано – приходить к больному с пучком зелени?
– Может, все-таки пирожок взять?
– И полстаканчика семечек! – рубанула воздух рукой сестра.
– Дались тебе эти полстаканчика семечек! Ба потом ругаться будет, что мы снова всякую дрянь покупаем!
И мы, сдержанно переругиваясь, пошли вдоль ряда зеленщиков. Каринка говорила, что наше дело принести семечки, а Ба пусть их выкидывает, если они ей не нравятся, а я ей возражала, что лучше взять что-то толковое, а не семечки, за которые Ба будет ругаться. Что-то толковое обнаружилось в самом конце ряда. Среди больших пучков буйнопахнущего зеленого лука стояла красная эмалированная миска. Из-за невысокого ее бортика робко выглядывали голубовато-белые букетики подснежников.
– Вот, – одними губами выдохнула я.
Каринка какое-то время недоверчиво разглядывала цветы. Потом кивнула:
– Вообще-то можно. И Мане понравится. Только, чур, покупать буду я!
– Да пожалуйста, мне не жалко, – пожала я плечом.
– Щаз торговаться пойду, – шепнула уголком рта сестра, пригладила всклокоченную шапку, одернула куртку, зачем-то встряхнула портфель. Портфель не остался в долгу и издал скрежет внезапно проснувшегося от доисторического сна трактора «Коммунар».
– А чего это у тебя там? – покрылась мурашками я.
– Так, по мелочи. В актовом зале затеяли ремонт, завезли три ящика гвоздей. Вот мы с Изольдой и стырили по чуть-чуть. Там в ящиках много осталось, ты не волнуйся.
– Зачем тебе гвозди?
– Ну мало ли! И вообще не мешай мне, – рассердилась сестра и, подвинув меня рукой, пошла вразвалочку к прилавку. – Здрасссьти, почем букет?
– Двадцать копеек, – словоохотливо откликнулась пучеглазая и круглощекая торговка. – Подснежники совсем свежие, стоять будут долго, а пахнут как! – И, выбрав самый пышный букетик, она ткнула им в нос сестры.
Каринка чихнула и поморщилась.
– Луком пахнут!
– Ну да, но ты не волнуйся, девочка, на воздухе запах лука быстро выветрится.
Сестра порылась в карманах куртки, достала три монетки по пять копеек и положила на прилавок:
– Берем за пятнадцать копеек один букет. Больше у нас все равно денег нет, – и, чуть подумав, добавила: – и не будет.
– Это почему не будет? – всплеснула руками торговка.
– Ну, – вздохнула Каринка, – мы экономить не умеем. Это раз.