Две повести о Манюне
Шрифт:
Горные поселения пустовали – дачный сезон был еще впереди.
– Да, поторопились мы за сепарированной сметаной, – вздохнул дядя Миша, – люди еще в низинах, рано буренок в горы пригонять.
– Через месяц все будет, – утешил друга папа, – так что в апреле поешь и сметаны, и домашнего желтого масла. А пока просто будем наслаждаться хорошей дорогой.
– Пап, а долго мы будем ехать? – спросила Каринка.
– До Арменасара. Думаю, когда вернемся, наши дамы уже будут при полном параде.
– Ага, Ба собиралась бигуди кипятить, – прогудела
– Даааа, – протянул дядя Миша, – в кои веки наши женщины будут довольны нами, ведь мы им устроим незабываемый праздник, да, девочки?
Мы набрали в легкие побольше воздуха, чтобы дружно проорать «да», но тут случилось ужасное – «копейка» подскочила на колдобине, вильнула в сторону, съехала в кювет и угодила правыми колесами в какую-то жижу. Жижа громко чавкнула, обернулась в большую, наполненную доверху грязью яму и засосала машину по самые оконные стекла.
– Ааааааа! – посыпались мы друг на друга. Казалось, еще чуть-чуть, и машина просто опрокинется набок.
– Без паники, – скомандовал папа и заглушил мотор, – только без паники. Сейчас выберемся из машины и вытащим ее из лужи.
Легко сказать – выберемся. Правые дверцы не открыть, до левых чуть ли не карабкаться надо. Папа открыл свою дверцу, высунулся из машины, как из люка подводной лодки, и присвистнул – левое заднее колесо Генриетты беспомощно болталось в воздухе. Машина не просто попала в глубокую яму, она буквально воткнулась в нее, как раскаленный нож в масло.
– Юрик, ты выпрыгивай, я тебе девочек передам, а потом сам выберусь, – хладнокровно, откуда-то из-под папиной попы подал голос дядя Миша.
– Ыааааа, – заплакала Гаянэ.
– Без паники, – повторил папа, с превеликой осторожностью выпрыгнул из машины и по очереди помог нам выбраться.
Снаружи все выглядело не так страшно, как из салона автомобиля, но все равно в передрягу мы попали ужасную – Генриетта правым боком угодила в такую непролазную грязь, что выбраться самостоятельно уже не могла. Нужен был какой-нибудь буксир.
Только как найти буксир высоко в горах, километрах в двадцати от ближайшего селения, в безлюдной местности?
– Ыаааааа, мы тут умрем? – безутешно плакала Гаянэ.
– Неа, не умрем, – фальшиво-бодрым голосом успокаивали ее наши папы, – мы пешком дойдем до села Навур и найдем людей, которые нам помогут.
– Пап, а что Ба скажет? – дернула дядю Мишу за рукав Маня. – Она ведь ждет нас вся из себя красивая, в платье с цветочком на груди!
– Да, Ба по головке не погладит. – Дядя Миша по очереди поправил нам шапки, намотал крепко шарфы, взял Гаянэ на руки. – Ну что, искатели приключений, в путь?
– В путь! – пискнули мы.
– Не унывайте, – подбодрил он нас, – я ведь однажды уже проваливался в яму. Как раз на Генриетте. Говорю с высоты своего опыта – ничего страшного не произошло!
Папа захлопнул дверцы машины, запер ее.
– Да, устроили мы нашим девочкам Восьмое марта, – вздохнул он. – Это все моя вина!
Мы тут же кинулись дружно убеждать папу, мол, ничего страшного, пройдемся пешком, зато вон красота какая, лес да горы, и воздух чистый.
– Не переживай, обязательно по дороге встретится какая-нибудь машина, так что доедем до селения мы очень быстро. А там найдем трактор, вытащим машину, и часа через два будем дома, – успокаивал его дядя Миша.
Это был, конечно же, наш день. На всем протяжении двадцатикилометрового пешего марафона нам не попалось ни одной машины. Еще бы, кто дурак в праздничный день выезжать в холодные горы? Ну, кроме нас, конечно.
Сначала мы шли по дороге. Папа с дядей Мишей передавали по эстафете друг другу Гаянэ и развлекали нас историями из своего детства. Особенно долго мы смеялись над рассказом дяди Миши о том, как он нарисовал десять рублей, подложил их в кошелек Ба, а себе забрал настоящие деньги.
– Это было до денежной реформы, так что десять рублей по нашим деньгам – это рубль. Но и на рубль можно было много чего накупить, вот я и шиковал до вечера, пока не вернулся домой и не получил по заслугам!
– Хахахаааа, – покатывались со смеху мы.
– И ничего не хахаха, – делано возмущался дядя Миша. – Знали бы вы, как меня мать выпорола!
Потом мы решили идти не вдоль горного серпантина, а по возможности срезать углы. Срезать углы не очень получалось, земля была влажная, мы поскальзывались и въезжали в кусачие кусты чертополоха.
– Прям не дети, а ходячий гербарий, – сокрушался папа, пытаясь привести нас хоть в какой-то божеский вид.
Потом мы сильно проголодались и поели весь прошлогодний шиповник и пшат [19] , которые обнаружились на придорожных кустах. Потом мы дружно чесались от шиповника, как заправские блохастые собаки. Потом нам захотелось пить, и дядя Миша ушел в лес – искать нам чистый снег. Ждали мы его долго, целую вечность, и, когда уже решили, что он заблудился и его съели голодные волки, он вернулся, гордо неся на отодранном куске древесной коры холмик чистейшего снега.
19
Южное дерево или кустарник с приятным запахом и сладкими съедобными плодами.
– Не мог придумать, как его до вас донести, в руках быстро таял, – объяснил он нам свое долгое отсутствие.
Потом я стерла ноги в кровь, потом у Маньки сводило икры, потом Каринку пробил понос…
В общем, дошли мы до села Навур в восемь часов вечера. Первым делом позвонили домой, чтобы успокоить маму.
– Наденька, – сказал папа в трубку в присутствии всего мужского состава села Навур, – машина застряла в горах, мы сейчас отправим детей на попутке домой, а сами поедем вытаскивать ее. И позвони Розе, мы сами звонить ей уже не успеваем.