Две повести о тайнах истории
Шрифт:
Религии вообще возникали ведь не на пустом месте. Хотя и в неимоверно искаженном виде, но в основе любого религиозного мифа лежало представление непременно о реальном — об окружающем конкретном мире. Человек каждодневно подчинял его себе и вместе с тем сам являлся продуктом его, — так же, как любое животное или растение, которых он добывал себе в пищу. Поначалу он считал их вследствие этого равными себе, а себя — таким же, как они. Он не видел ничего необыкновенного в том, что, допустим, медведь стал родоначальником какого-нибудь одного человеческого рода, волк — другого, орел — третьего. Мы и до сих пор сталкиваемся с этим в старинных народных сказках. Там вся природа очеловечена — человек считает себя полностью слитым с нею.
В основе каждого религиозного мифа лежали представления человека о реальной природе,
Близко ли от Средней Азии до Северной Америки! Между тем древнейший миф о братьях-близнецах Ормузде и Аримане, которые, несмотря на то что они — близнецы, всегда враждуют между собой (и в результате их борьбы создается мир), — этот древнейший миф зороастрийской религии, возникшей здесь, в Средней Азии, как две капли воды похож на легенду о сотворении мира североамериканских индейцев-могавков из племени ирокезов. Только у них близнецы называются не Ормузд и Ариман, а Иоскега и Тавискарон.
Что же, индейцы заимствовали свой миф у народов Средней Азии? Нет, они не общались между собой. Просто в мифах народов преломились одни и те же законы развития общества. А это лишний раз подтверждает, что эти законы — всеобщие.
И кулачный бой, и деление Топрак-калы на две части, и ирокезские Иоскега и Тавискарон — от одного корня: от первоначального разделения племени.
…Сколько веков назад исчезло здание человеческих отношений, в основе которого лежало разделение племени на фратрии! Но как в косых лучах солнца все-таки можно еще различить план Топрак-калы, так под прожекторами фактов в конце концов проступает на поверхность и общественная, социальная структура этого города.
Однако, как говорит Толстов, трудно сказать, чего больше надо переворошить: песка и глины, чтобы откопать какого-нибудь «негра», или книг, чтобы его объяснить.
Когда у археолога начинают дрожать руки
Насчет книг — это, конечно, Толстову виднее. Но что касается песка и глины, то это уже и я могу подтвердить. Наверно, не тонны, а сотни тонн тут перекапывают.
Весь дворец окутан рыжим облаком пыли. Раскопки ведутся сразу в нескольких горизонтах, хотя лишь на месте дворца: остальное городище пока не трогают. Но и здесь хватает работы больше чем семидесяти человекам одновременно. Раскапывают основные помещения дворца; только здесь, в торжественных залах, пока найдены росписи на стенах и скульптуры. Обнаружены и всякого рода мастерские, подсобные помещения. Расчищают чело стены, окружавшей дворец: вход пока еще не найден, а он не мог быть заурядным. Хорезмшах явно возвел свой дворец с таким расчетом, чтобы он подавлял могуществом. Безусловно, и вход, по которому люди удостаивались чести подняться внутрь дворца, служил той же цели: внушать каждому допускаемому сюда мысль о величии шаха. У входа стояли вооруженные до зубов черные стражники. Смутно отсвечивали кольца их кольчуг, поблескивали начищенные острия копий. Стражники стояли, как изваяния, только белки глаз грозно сверкали. Невольно робел под их взглядом каждый допущенный во дворец. А когда проходил дальше, в парадные залы, то снова видел этих суровых стражей, но уже повторенных в виде раскрашенных статуй.
Кто знал, что таится в головах этих темнокожих! По-хорезмийски они не понимали. Зато достаточно было единственного слова на языке их далекой родины, с которым к ним мог обратиться единоплеменник-начальник, чтобы в тот же миг они подняли на копья любого…
Величествен был вход во дворец хорезмшаха. С опаской приближались к нему…
Кстати, к какому веку относится постройка Топрак-калы? Известно ли это точно?
Да, известно. Мне читают небольшую лекцию, как это было установлено. После нее я начинаю понимать с полной отчетливостью, почему историк приобретает право именоваться историком, только когда научится ставить во взаимную связь все события и факты, с которыми сталкивается.
Окончательно датировать дворец удалось лишь после того, как в нем раскопали «зал царей». Здесь посчастливилось найти, отдельно от голов, два сохранившихся скульптурных головных убора. Особенно характерен был один из них: тяжелая корона, изображавшая белого орла. Эта корона оказалась старой знакомой Толстова. Он впервые столкнулся с ней еще на монетах, где она венчала голову царя, имя которого читалось как будто бы Вазамар. Но Вазамар жил в III веке нашей эры, как это уже было установлено по тому, что его монеты встречались вместе с другими точно датированными предметами, и по самому характеру начертания надписей на этих монетах.
Сколько выкладок из-за одной даты! Впрочем, мне, смеясь, говорят, что, учитывая отсутствие специального исторического образования, меня щадят и потому не знакомят и с сотой долей трудностей, с которыми сталкиваются археологи, датируя находку.
Задача отыскать парадный вход во дворец — теперь боевая задача [1] . Возможно, для этого придется очистить все чело стены, несмотря на то что за полтора тысячелетия она изрядно размыта и осыпалась. Десятки рабочих, уйдя в землю уже на два человеческих роста, роют глубже, еще глубже, — до низа стены все еще далеко. Они орудуют заступами, ломами. Опасаться, что так можно повредить какую-нибудь ценную находку, пока не приходится: в многометровых заносах, образовавшихся после гибели дворца и города, ей взяться неоткуда.
1
Вход был открыт два года спустя — в 1950 году.
У чела стены работа идет грубая и быстрая. Но вот поднимаемся на раскопки второго этажа — и словно попадаем в другое царство. Здесь не то что лом кажется орудием труда варвара — здесь и на лопату смотрят с нескрываемым подозрением.
Когда я вылетел из Москвы, я не особенно задумывался, чем именно копают археологи землю. «Копают» было для меня понятием расплывчатым. Ну, лопатой, предполагал. Без кирки, конечно, не обходятся. Далее мои догадки не шли. А вот какой набор инструментов археолога я увидел на втором этаже и, не скрою, в первую минуту не смог удержаться от улыбки, столь неожиданными показались некоторые сочетания: нож кухонный, нож перочинный, разного рода кисти, вата, бинт, шило, иглы, хирургический скальпель, веник, акварельная кисточка, щетка сапожная, резиновый баллончик для нагнетания воздуха, пинцет. Кажется, все.
Помещения дворца раскапывают сверху. Давно уже рухнули плоские крыши над ними, обвалились своды потолков. Еще и еще века прошли после этого. Успели уже разрушиться и стены верхнего этажа — особенно, опять-таки, верхняя часть их, и комнаты приходится копать, как колодцы. Одни еще на той стадии раскопок, что выглядят мелкими котлованами, в другие, где удалось достичь пола, уходишь по макушку; в комнаты первого этажа, зияющие глубокими ямами, надо опускаться по приставной лестнице.
Одновременно можно наблюдать и разные степени тонкости работы. Завалы из слежавшегося песка или обвалившихся кирпичей внутри комнат решительно крошат кухонными ножами, даже лопату иногда пускают в ход. К мелькающим порой кусочкам штукатурки приглядываются внимательней: вдруг на них обнаружатся следы какой-нибудь росписи? Глаз для этого нужен наметанный и острый. Очищают кусочки штукатурки щетками; кроме того, их обдувают со всех сторон. Вот когда достается резиновому баллончику. А в раскопе первого этажа, где были найдены письменные памятники (и где они продолжают «выходить», как здесь говорят), Юрий Аксенов, худощавый студент-практикант с тонкими чертами лица, расчищает землю вокруг каждого подозрительного инородного тела вовсе лишь акварельной кисточкой.
Вот в слое глины у него в раскопе показалась какая-то ниточка — настоящая волокнистая ниточка! Неужели ткань? Неужели ткань, сохранившаяся на протяжении тысячелетия?
У Юрия Аксенова непроизвольно начинают дрожать руки. Надо дать им успокоиться. Надо отвести в сторону глаза: может быть, это от напряжения; может быть, ниточка только почудилась?
Но он смотрит снова: нет, вот она. Нить!
Боязно даже дунуть на нее — так она ветха. А ведь надо извлечь на свет не только ее самое, но и то, что за нею. А что там?