Две сестры

Гудж Эйлин

— Ты — само совершенство.

И она поверила.

* * *

Собрания проводились по понедельникам, средам и пятницам в католической церкви, стоящей на углу улиц Уортер и Харборвью. Обычно Керри-Энн подвозил кто-нибудь из ее товарищей по программе «Двенадцать шагов». Чаще всего это был Большой Эд. На своем огромном «Харлее» он предпочитал ездить без шлема, так что концы его банданы трепетали на ветру вместе с волосами, завязанными в конский хвост. Иногда за ней заезжала ее спонсор, Луиза, или отставной флотский офицер по прозвищу Адмирал. На лице Керри-Энн всегда появлялась улыбка, когда он подруливал к ее крыльцу на своей ярко-желтой малолитражке, словно самый старый

ребенок в мире на педальном автомобильчике. Рей, амфетаминщик, которому тоже случалось подвозить ее, сдался и пал жертвой своей порочной привычки, как и многие до него.

Войдя в церковь, Керри-Энн спускалась по короткой лестнице в подвал, в комнату с низким потолком, пол в которой был выстлан потертым зелено-коричневым линолеумом, а над головой трещали лампы дневного света. Здесь, на раскладном металлическом стуле, она проводила час или чуть больше в обществе нескольких десятков людей, потягивающих дрянной кофе и выслушивающих истории, которые рассказывали им незнакомцы.

Истории эти, впрочем, разнились только в деталях. Здесь была молодая мамаша, которая, накачавшись амфетаминами, выехала задним ходом на улицу и едва не задавила своего четырехлетнего сына, оставив его калекой на всю жизнь. А отставной пилот пассажирского авиалайнера променял на кокаин все — жену, детей, работу, сбережения, — пока в один прекрасный день не обнаружил, что у него не осталось ничего, кроме старенького «рейндж-ровера». Бывшая королева красоты пошла по стопам матери Керри-Энн: ее дети были переданы на попечение государства, когда ее упекли в тюрьму за торговлю наркотиками. Здесь собирались люди, на первый взгляд, очень разные, которых тем не менее соединяла незримая, но крепкая цепь — все они побывали на темной стороне жизни и сумели вернуться обратно.

В свои первые недели воздержания Керри-Энн старалась держаться в тени. Ей не хотелось рассказывать о себе перед собравшимися, но со временем она обнаружила, что исповедь дается ей все легче. Эти люди, при всей их внешней непохожести, стали для нее, в некотором роде, семьей, кланом. Она могла рассказать им то, чего никогда не рассказала бы никому другому, зная, что увидит лишь их понимающие кивки, а не осуждающие взгляды. В этой комнате она не боялась ни испытать стыд, ни натолкнуться на жалость. Здесь сочувствие приберегали для тех, кто сидел раньше на стульях, которые сейчас оставались пустыми.

Вечером следующего после судебного заседания дня, болезненные воспоминания о котором отчасти сгладил Олли, Керри-Энн встала и заняла свое место на подиуме перед группой из сорока с чем-то человек. Откашлявшись, она заговорила.

— Привет, меня зовут Керри-Энн. Я — наркоманка…

В сотый раз излагая свою историю, она вдруг поняла, что еще одна потерянная ею частичка себя вернулась на место. Не имело значения, как часто она выступала на таких вот собраниях. Всякий раз здесь появлялись новые люди, которые еще не слышали ее историю, и в их печальных и понимающих взглядах, равно как и в мудрости старожилов, она черпала так необходимые ей силы. «Ты не одна, — говорили эти глаза. — Мы с тобой». Родители, мужья, жены, братья, сестры — все те, кто стал чужим своим родным и близким из-за собственной страшной, пагубной привязанности. Иногда им удавалось воссоединиться со своими любимыми, иногда — нет. Но лозунг всегда оставался неизменным: «Никогда не бывает слишком поздно. Верь и сражайся».

На этот раз, когда она обвела взглядом разношерстную компанию, собравшуюся в комнате, ее вдруг охватило чувство, очень похожее на любовь. Здесь была самоуверенная и дерзкая рыжая Сью, которая не употребляла наркотики вот уже двадцать лет и которая считалась неофициальной хозяйкой этих собраний. Большой Эд в своей усеянной заклепками кожаной жилетке, с татуировками, покрывающими чуть ли не каждый дюйм его огромной туши весом в двести восемьдесят фунтов.

Девон, бывшая администратор, способная одновременно рассмешить вас до колик и довести до слез своими рассказами о том, как пыталась выжить в корпоративном мире, совмещая работу с приемом наркотиков. Маленький, с лицом, похожим на свиной пятачок, Коротышка, потерявший во Вьетнаме ногу, но отнюдь не чувство юмора. А рассказанная спонсором Керри-Энн, Луизой, «футбольной мамашей» троих молодых отпрысков, история ее позора, когда заначка вывалилась у нее из сумочки прямо на родительском собрании на глазах у остальных мамочек, неизменно вызывала сдержанный смех и сочувственные восклицания.

Сегодня у них появился новичок. Она не могла разглядеть его лицо — он сидел в заднем ряду, спрятавшись за колонной, и ей видны были только его длинные ноги в некогда голубых джинсах, застиранных до снежной белизны, и ковбойских сапогах. И только когда собрание закончилось и все разбились на небольшие группы и, болтая, потянулись к выходу, он встал и подошел к ней.

Узнав его, Керри-Энн застыла как вкопанная.

Прошло все-таки много времени, и его прежде изможденное, худощавое лицо заплыло жирком. Но она все равно узнала бы его. Как и эту улыбку — улыбку, которая некогда освещала для нее весь мир.

— Иеремия! — ахнула она.

* * *

Он ничего не сказал, а просто стоял и смотрел на нее, как будто кроме них двоих в комнате никого не было. А потом он знакомым жестом приподнял руку.

— Привет.

Керри-Энн потеряла дар речи.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она наконец, когда к ней вернулась способность говорить. Не слишком оригинально. Но в таком состоянии на большее она оказалась не способна.

Его незамысловатый ответ потряс ее до глубины души.

— Я пришел, чтобы повидаться с тобой.

Теперь она видела его совершенно отчетливо, как если бы смотрела на него сквозь мутное увеличительное стекло и с каждым мгновением его размытое изображение становилось четче: раскосые глаза с вертикальными золотистыми зрачками, как у тигра, уголки которых приподнимались к вискам, придавая ему сходство с Киану Ривзом; гладкая, цвета коричного масла, кожа и высокие скулы, которыми можно было резать стекло; торчащие во все стороны темные кудри. Он постарел и чуточку обрюзг, но сквозь нынешние черты проглядывало его прежнее мальчишеское обличье, сводившее девчонок с ума.

— Как ты меня нашел? — с дрожью в голосе поинтересовалась она.

— Так, поспрашивал кое-кого. Твоя подруга Шошанна просила передать тебе привет, кстати.

— Стерва. — Но Керри-Энн уже смеялась.

Теперь, когда Иеремия стоял перед ней — живой и восстановленный «Техниколором», — она простила свою бывшую соседку по комнате, выдавшую ее нынешнее местопребывание. Она жалела только о том, что ее сердце закалилось недостаточно, чтобы она могла разозлиться на него.

Иеремия обвел взглядом комнату, в которой стояли, разбившись на кучки, недавние участники собрания. Большой Эд бережно облапил за талию Уизи, которая выглядела так, словно собиралась вот-вот расплакаться. Уизи только что потеряла сына из-за болезни, которая едва не свела в могилу и ее саму. В дальнем углу чему-то смеялись Луиза и Сью. А у стола с прохладительными напитками Адмирал оживленно беседовал с кем-то из новичков, бледным и нервным молодым человеком, в котором Керри-Энн безошибочно распознала амфетаминщика.

Иеремия вновь взглянул на нее.

— А ты замечательно выглядишь.

Она едва успела прикусить язык, чтобы не брякнуть: «Ты тоже». Вместо этого она лишь передернула плечами и сказала:

— Да, давненько мы с тобой не виделись.

— Так что, может, зайдем куда-нибудь? На чашечку кофе?

«Не так быстро», — подумала Керри-Энн. Иеремия возник перед ней, как чертик из коробочки, и уже рассчитывает на прощение? Нет, ему придется постараться, чтобы заслужить его.