Две смерти Сократа
Шрифт:
Приятели дружно расхохотались. Аристофан смеялся громко и не слишком благопристойно, но весьма заразительно. Он дружески хлопнул Продика по плечу, и софисту показалось, что его старые кости вот-вот превратятся в пыль.
— Я слышал, ты написал замечательную книжку, правда, не знаю, ни о чем она, ни как называется, — сообщил Аристофан. — Я ее, конечно, не читал, ты у нас пишешь слишком уж мудрено и непонятно. Не то что я — мои комедии любой недоумок поймет.
— Надеюсь, я не помешал тебе работать, — вежливо произнес гость.
Раб помог Продику разуться. У слуги было тонкое печальное лицо и глаза умной собаки. Несмотря на чудовищный беспорядок, жилище Аристофана показалось софисту довольно уютным. Изукрашенной фресками передней хозяин провел гостя через внутренний двор, в полупустые покои, где из-за спешной распродажи имущества почти не осталось мебели.
— Помешал работать? Ты оборвал меня, можно сказать, на середине фразы. Впрочем, это пустяки; я начал комедию два месяца назад и все не могу закончить. Жду, что музы нашепчут мне на ушко какую-нибудь скабрезность.
Повсюду валялись испещренные помарками свитки. Аристофан давно научился передвигаться по бумажному морю, не наступая на ценные рукописи. Спертый воздух, скудная обстановка, мохнатая пыль, паутина по углам… Знаки, которые софист мог прочесть без всякого труда, расшифровать ничего не стоило. Здесь жил совсем пропащий человек.
— Хозяин дома собирается вышвырнуть меня на улицу, — признался Аристофан. — Вся мебель принадлежит ему. Я не платил уже несколько месяцев, и ему надоело просить по-хорошему. Я ведь тебя чуть не прибил, думал, что ты один из его молодчиков. Кстати, мне еще ни разу не приходилось драться с софистами. Представляешь, этот болван взял привычку являться по ночам, чтобы изводить меня. Он уже сломал дверь, засыпал колодец, а теперь начал разбирать крышу. Чтобы выгнать меня, несчастный дурак готов разрушить собственный дом!
— Сочувствую. Впрочем, ты мог бы найти жилище подешевле.
— Ну да, известное дело. Но мне нужна вилла, достойная моего положения. Я же у нас знаменитость!
Комедиограф громогласно рассмеялся собственной шутке.
— Очень жаль, — осторожно заметил Продик, — что прославленный автор находится в столь плачевном состоянии.
— Мало того что меня преследуют кредиторы, так я еще, оказывается, убил человека. Разве я не могу расправиться с врагом без помощи ножа? Наши правители — лживые бездари, которые имеют наглость называть свой прогнивший режим демократией, хотя все знают, что это анархия, раздолье для мошенников, доносчиков, воров и трусов.
Продик был склонен больше верить Аспазии: Аристофан слишком много тратил на гетер.
— Меня долго не было в Афинах. Знаю только, что казнили Сократа, — решил он прибегнуть ко лжи.
— Это было подлое судилище. Уж поверь мне. Таких людей, как Сократ, больше нет. Остались одни глупцы и демагоги.
Софист окинул взглядом комнату: разбросанные в беспорядке свитки, поломанные палочки для письма на запыленном столе, огарки свечей, засохшие корки. Картину дополняла настольная модель Олимпа, изображенного в виде дома свиданий с Зевсом-громовержцем, который нашел весьма неожиданное применение своей молнии.
— А это зачем? — поинтересовался Продик со смехом.
— Не вредно все время иметь перед глазами богов, — горделиво пояснил Аристофан.
— Чтобы отличать добро от зла?
— Это краеугольный камень представлений о морали, — провозгласил комедиограф.
У подножия Олимпа замерла в игривой позе муза комедии Талия. У противоположной стены стояла лежанка, на которой Аристофан писал, когда уставал сидеть за столом; рядом стоял маленький столик с пюпитром и подставкой для письменных принадлежностей. Маленькое окошко выходило во внутренний двор, узкая лестница вела наверх, в помещения для рабов (на самом деле у сочинителя был всего один раб). Продик вгляделся в папирус, над которым, по всей видимости, работал Аристофан, но не смог разобрать ни слова.
— Очередная злобная сатира!
— Как же! Заказ.
— Ты пишешь на заказ? — не поверил Продик.
— Меня Аспазия попросила. Она придумала замечательный сюжет: женщины захватывают власть и порабощают мужчин. Что скажешь?
— А почему бы и нет? Я, кажется, знаю место, где царит гинеократия.
— Правда? — озадаченный комедиограф почесал бороду. — Жуткая клоака, должно быть.
— Ты любишь бывать там по вечерам.
На этот раз хохот Аристофана был поистине громоподобным. Софист продолжал:
— По мне, равенство полов наступит не тогда, когда женщины станут править, а когда мужчины начнут менять постель своим впавшим в детство родителям.
— Зевс-громовержец! Надеюсь, это время никогда не наступит.
Продик так и не смог разобрать почерк комедиографа. Аккуратно свернув свиток, он убрал его в чехол.
— И не стыдно тебе писать по заказу, великий насмешник?
Аристофан отобрал у гостя свиток и не глядя забросил его куда-то в угол. Теперь он казался задумчивым:
— Грядут тяжкие времена, но меня голыми руками не возьмешь. Я им не Филиппид [90] какой-нибудь. Выпьешь? — Он протянул софисту кубок. Продик отказался. — Говорят, пьянство до добра не доведет. Но это доброе хиосское вино: ни запаха, ни забытья.
Продик все же отхлебнул из кубка и удивленно прищелкнул языком:
— Надо же! Не разбавлено!
— Разбавлять вино! Что за дикарский обычай! Чем же мы разбавим свою печаль, любезный Продик, если станем разбавлять вино?
90
Филиппид — греческий комедиограф V в. до н. э.; в отличие от Аристофана, отдавал предпочтение безобидным бытовым сюжетам и мало интересовался политикой.
Собеседники вышли во двор, и Продик с наслаждением глотнул свежего воздуха. Увидев, что софист рухнул на скамью, Аристофан понимающе кивнул. Появился Ксант с корзиной фиников, оливок и маринованных луковиц. Перед тем как уйти, он обтер гостю и хозяину руки влажным полотенцем.
— А теперь, Продик, расскажи-ка, чем ты сейчас занимаешься.
— Я пишу о Сократе. Но об этом никому ни слова.
— Положись на меня. Я просто ходячее благоразумие.
Оба в который раз рассмеялись.