Две тетради

Кожевников Петр Валерьевич

Доехали до работы и разошлись. Им — направо, нам — налево. Даже жалко… Надо с ней как-то состыковаться.

Второе июля.

X

Из дневника Гали.

Сегодня ребята были выпивши и привязались к нам в трамвае. Один из них, рыжий противный, опёрся руками на сиденье: я сидела с тремя девчонками сзади, — и спрашивал, откуда мы такие взялись? Он же знает, откуда. Вот дурак! Когда вышли из трамвая — он останавливается как раз напротив проходной, — то парни увязались за нами. Марина Соколова сказала, что им надо на другую сторону улицы, но они дошли до проходной. И вот здесь мой парень подошёл ко мне. Выпивший он был ещё красивей. Если

всегда он был то серьёзен, то смеялся, то теперь как-то разомлел от выпитого. Он смотрел пошло, а мне нравилось. И мне знакомо его состояние. Когда ты выпивши, но не пьян, то хочешь охватить весь мир и всех осчастливить. Он посмотрел мне в глаза.

— Ты после работы свободна?

Господи, я бы сейчас пошла с ним, куда бы он ни повёл меня, сейчас целовала бы его руки и отдала всё на свете. Но здесь, рядом, его пьяные друзья и наши девчонки, которые уже всё слышали…

— Свободна для чего?

— Для того…

— Иди отсюда!

Он засмеялся и ушёл, ушли и остальные. А мне хотелось плакать.

Четвёртое июля.

Из дневника Миши

Сегодня мы с корешками крепко поддали. Получили за лето деньги за питание и отметили это дело, как у нас полагается. На фабрику ехали в лучшем виде. Наш поток сегодня во вторую смену. Когда садились, то в трамвае уже ехали девчата. Первым выступил Гена. Мы зовём его «Крокодилом».

Он вообще неприятный тип. Рыжий, прыщавый, пахнет чем-то сладким. Неприятен уже тогда, когда подходит. Изо рта у него несёт тем запахом, какой бывает, когда на солнце гниют раздавленные озёрные ракушки. Глаза, как ни странно, голубые, но это только усиливает гадкое от него впечатление. А на харе Генки всегда написано то, чего он хочет.

«Крокодил» прицепился к бабам, сидевшим на заднем сиденье. Я смотрю, а с краешку у самого выхода — моя. Ну, думаю, Геночка, ладно. Но он ничего особенного не сказал. А когда сошли, я подошёл к ней и хотел культурно познакомиться, а наговорил ерунды. Совсем не то, что хотел. Даже не успел, потому что разговора не вышло. Да так даже и лучше. Жалко, конечно.

Четвёртое июля.

XI

Из дневника Гали.

Интересно, что такое любовь? Говорят, будто привязываешься так, что от тоски по человеку можешь умереть или покончить с собой. Не представляю себе такого! Я, конечно, могу влюбиться очень сильно, но страдать по парню — никогда! Их столько, что всегда можно влюбиться в другого.

Пятое июля.

Из дневника Миши

Сегодня мы с Потаповым были дежурными по мастерской. Он подметал пол и рассказывал мне, как вчера сделал одну девку женщиной. Хотя я не знаю подробностей этих дел, но он явно врал от начала и до конца. Он — грязная скотина! Ведь он выдумал те слёзы, которыми плакала эта девочка, а это хуже, если бы они были. Я хотел набить ему морду, но подумал, как отнесутся к этому ребята? Каждый считал бы себя героем, рассказав такую историю.

Потом вспоминал, как они ездили с Лашиным за город с ружьём, которое Васька берёт у своего дяди. Они дошли до поля и там стреляли птиц. Маленьких, вроде воробьёв. Я спросил, зачем это делать? От птиц-то, поди, и перьев не остаётся? Какой толк? Потапов сказал, что просто так, интересно.

Хотя, когда стреляешь ворон, то иногда ещё трепыхаются. «Ну, ворон-то он тоже не жрёт же?! — сказал я ему. — Это же бессмысленное убийство!»

Юрка сказал, что не всегда убивает бессмысленно. Вот однажды, совершенно справедливо, чтобы наказать соседку, не дававшую им играть в футбол около своих окон, Юрка поймал её кошку и закопал в землю, оставив на поверхности только голову. Потом разложил вокруг костёр и поджёг. А сам сидел, смотрел и слушал.

Я назвал его сволочью. Он ржал. Сказал, что поговорил бы со мной серьёзно, да вечером

надо идти к бабе, а я ведь ему тоже могу испортить карточку во время драки. Бабы же этого не любят.

Я подумал, что Юрка ненормальный, но тогда он не один. Чёрт его знает?! Рожа-то у него бешеная: глаза круглые и вращает он ими постоянно. А сам, кажется сейчас плюнет. Два верхних передних зуба у Юрки выбиты. Он похож на обиженного волка, а чихает, как кот.

Пятое июля.

XII

Из дневника Гали.

Вчера в ДК был вечер. Несколько девчонок из нашей группы и я пошли. Народу было уйма. Играл ансамбль. И как я обрадовалась, когда увидела на сцене своего парня. Он играл на гитаре и пел. Щёки его горели. Видно выпил. Сейчас все парни пьют, да и девки не лучше. Мы выпили с девчонками в туалете две бутылки «Хирсы» на пятерых, покурили и пошли плясать. Меня приглашали несколько парней. Я танцевала, но не давала себя лапать и лезть руками. Мой парень играл весь вечер. Закончился пляс в двенадцатом часу. Все стали расходиться. Нади идти и мне, а я, как дура, встала и глазею на сцену. Потом сообразила, что он может это заметить, и стала смотреть на выходящих, будто ищу кого-то глазами, кого жду. А сама нет-нет да и посмотрю на него. Все наши девчонки уходили с парнями, кроме Лены Забелиной. У неё заячья и губа, поэтому нижние веки оттянуты вниз, и получается страшная и смешная гримаса заставляющая ещё раз на неё посмотреть. А тело у неё хоть худое, но рыхлое, и пахнет от Ленки всегда ужасно. Когда приходишь к ней домой, то в её комнате всегда пахнет её особенным потом — очень неприятно. Парни с ней не ходят, а зовут Ленку «гнилым мясом». Мне её всегда жалко: она же ждёт, что кто-то будет и с ней ходить.

Когда все вышли, я тоже пошла, но вдруг услышала: «Здравствуй!» Я ещё не обернулась, но узнала голос — это был его голос! А когда обернулась, то он стоял передо мной.

— Здравствуй! — ответила я.

— Извини меня за тот раз у фабрики. Мы тогда с корешками малёхо заложили.

— Да ты и сейчас под кайфом.

— Ну, это ничего. Когда играешь — надо пить.

— Майкл! За аппаратурой приедем завтра. Так что, чу. Не томи девочку, — крикнул ему со сцены волосатый парень в кожаном пиджаке, который с другими ребятам там ещё возился.

— Пока, Вадим, — ответил Миша и обратился ко мне: — Тебя можно проводить?

— Мне далеко.

— А куда?

— В Дачное.

— Бывает и дальше. Поехали.

Мы спустились в гардероб. Почти все уже разошлись. Несколько парней и девчонок курили в ожидании друзей. В кресле около выхода сидела Забелина и курила. Рядом стоял с папиросой в зубах тот рыжий, который пристал в трамвае. У него было веснушчатое прыщавое лицо, какое может не вызывать отвращения, но в лице его было столько гадости, что мне стало ещё больше жаль Забелину. Есть люди, у которых на лице написано то, чего им надо. Конечно, пусть, всем надо. Но здесь, когда надо не человека, не Забелину с её заячьей губой, а то, что у неё в порядке и примерно такое же, как у всех, а она рада даже такому вниманию… Мне захотелось подойти и ударить рыжего, но я подумала, что у меня нет заячьей губы и вообще никаких дефектов. Лицо, если не красивое, то симпатичное, хорошая кожа, стройное тело Я ещё не знаю, что видит во мне Миша, но готова отозваться всем своим существом даже на то внимание, на какое отзывается сейчас Забелина. Но жалею я её, а она мне наверняка завидует, что я пойду с высоким видным парнем.

— Ты о чём мечтаешь? — услышала я голос Миши. Он получил вещи и подавал мне плащ. Оделись и пошли на метро.

Когда дошли до моего дома, Миша посмотрел на часы.

— Ай-ай-ай! Четверть второго!

— Как же ты поедешь? Тебе куда?

— На Васильевский.

— Здесь можно поймать такси.

— Какое такси, когда на водку не хватает.

Мы замолчали. Миша предложил посидеть на детской площадке.

— Ты с кем живёшь? — спросил он.

— С Мамой.

— У вас отдельная квартира?