Две тетради
Шрифт:
Костина баба — Виктория, сказала, что у неё болит голова от этой музыки. Ну и дура! Володя закричал из кухни, чтобы она переложила вату в уши, а не мешала вкушать современные ритмы. Она вообще — противная баба! Лицо, как смытое дождём объявление: оно всё выцветшее, только губы, накрашенные алой помадой, были как у вампира, напившегося крови. На ней были белые брюки такой ширины, каждая штанина которых, если её зашить с одного конца, могла служить Виктории спальным мешком или саваном. На левой брючине вышита роза. На теле тельняшка, поверх которой джинсовая куртка. Помесь пирата с ковбоем, а на ногах — босоножки на платформе.
Я спросил Владлена,
Володя позвал всех к столу. Сима сделала салат и пельмени. Мы поели. Владлен говорил непонятные мне тосты, а мы пили. Сейчас он вёл себя развязно: всё время лапал Тамару и лез к ней лизаться. Она была баба ничего. Лицо загорелое. Волосы до грудей, чёрные и вьющиеся. Глаза узкие, скулы широкие, губы пухлые. Ноздри чётко раздувала. Казалось, что она только что выловлена из дикого племени и силой наряжена в замшевые брюки, белую гипюровую блузку, а на ноги ей надели совсем непривычные ступне дикарки спортивные тапочки. От неё веяло свежестью. Ей бы танцевать танец с саблями.
Володя с Симой пошли танцевать. За столом Сима всё время молчала. На ней было платье цвета весенней травы в чёрную полоску, и она походила в нём на гусеницу, потому что всё время словно хотела свернуться и вела себя так, будто боялась, что с неё сейчас свалится вся одежда и все на неё будут глазеть. Она была тёмная и измятая. Стрижка короткая, но только подчёркивающая, что Сима старше всех друзей. На лице меньше косметики, чем у остальных. Она всё время снимала Володину руку со своего зада и недовольно на него смотрела, а Володя говорил, что она напрасно это делает — ведь он считается лучшим массажистом глубоких морщин.
Владлен о чём-то спорил с Костей. Он говорил ему очень интересные вещи, которые не везде услышишь, а Костя отвечал то, что я уже давно слышал, к чему привык и что мне надоело. Я хотел это сказать Косте, но он закрыл мне рот рукой, назвав «мальчоночкой», и посоветовал выпить «сельтерской». Я не обиделся на него, потому что он был гораздо старше, как и все ребята, потом ведь я попал в их компанию случайно, задарма ем и пью — чего ж выступать? Я закурил и стал смотреть на Костю: у него был благородный профиль, но я уверен, что он сам не прочь поживиться, а говорил он глупости.
Володя с Симой перестали танцевать и вышли. Виктория вышла за ними. Вернулась и сказала, что они в спальне и уже «того». Владлен сказал, что она сегодня нетерпелива. Он назвал её «ципой» и пригласил танцевать. А я пригласил Тамару.
Мы выпили уже половину бутылок. Девушки — портвейн, а мы — водку. Я был счастлив, что попал в такую компанию. Хотел поцеловать Тамару, но кто-то ущипнул меня за задницу. Это был Владлен. Он сказал, что не хотел бы конфликтовать с такой «деткой», как я. Я хотел ему что-нибудь ответить, но тут резко вошёл Володя и закричал, что больше не подойдёт к Симе на пушечный выстрел и что ему нужна «тачка». Хлопнула входная дверь. Это ушла Сима. Володя стал вызывать такси.
Тамара сказала мне, что не любит Володю за его образ жизни. Он не работает: играет по ночам в карты на деньги и тем живёт. Умный парень, а целый день торчит в «Сайгоне». Как ни зайдёшь в кафетерий — он там. И всегда лезет со всякими гадкими разговорами.
Володя
Владлен с Ларисой вышли из комнаты. А мы взялись за руки и понеслись по кругу по комнате. Потом, закружившись, упали. Я упал на Тамару и быстро поцеловал её в губы. Костя с Викторией во время падения закатились под стол, но оттуда, видно, ещё долго не собирались вылезать.
Вошёл Владлен, назвал Тамару «мамой» и сказал, что пора плыть. Они ушли. Лариса сказала Косте и Викторине, что они могут идти в спальню. Они, взявшись за руки, ушли. Лариса стала скромнее, когда мы остались одни. Я пригласил её танцевать. Танцевали спокойно. Я поцеловал её в шею. Она прижалась ко мне. Кроме ощущения того, что я пьян, я чувствовал, что какая-то сила сейчас сомнёт меня в комок и бросит к ней в ноги, чтобы потом распрямить уже другим человеком. И я встал на колени и целовал её руки. От неё очень приятно пахло. Я поднял её на руки и отнёс на диван. С её ног упали на пол тапочки изумрудного цвета, шитые золотыми нитками, с помпончиками из красного меха.
Когда мы легли, я раздел её. Она всё время повторяла моё имя. Я замирал и ждал — она что-нибудь скажет, но Лариса только склоняла голову на моё плечо. Я целовал её и понимал, что меня уже захватывает новое чувство. И когда она хотела помешать, то я властно прошипел: «Лежи…» И она подчинилась.
Девятнадцатое июля.
XVI
Мама предлагала мне поехать до конца лета к бабке, а я не согласилась. Конечно, надежды никакой, но я всё равно жду. Почти не выхожу из дома. Целыми днями слушаю музыку. Мама сдержала обещание и подарила мне магнитофон. Сашка притащил разных кассет с самой попсовой музыкой.
Я очень люблю музыку. Но не однообразную и дикую, а более человечную, не такую злую, какую любят ребята. Когда слушаю, то часто даже дрожь берёт. И будто музыка мне что-то рассказывает и отвечает на мои мысли. Не могу пересказать словами, но сердце понимает, и иногда мне чудится, будто музыка говорит, что у Миши есть девчонка красивей и умней меня и он сейчас с ней и целует её, а меня не любит. А если мы с Мишей встретимся, то нас ожидают какие-то огромные события, и я чувствую, какие они громадные и важные. А чаще всего чудится, что там тоже кто-то тоскует, сидит и ждёт любимого человека, а может быть, не встретится с ним никогда. И тут же всем телом чувствую стену между мной и Мишей, и чем нежнее моё чувство, тем меньше ему надежды проникнуть через эту стену, и вижу себя с расстроенными глазами.
Двадцатое июля.
Вот и я стал мужчиной. Но, странно, кажется, что я уже давно всё это проделывал и даже привычка была какая-то. А когда к чему привыкаешь, то это тебя уже не трогает. Вообще Лариска после этого стала для меня из двух половинок, как фильм: люди на экране, а звук из динамиков.
Двадцатое июля.
XVII