Две твердыни
Шрифт:
На плечи хоббитам легли долгопалые корявые ручищи, бережно и властно повернули их кругом и подняли к глазам четырнадцатифутового человека, если не тролля. Длинная его голова плотно вросла в кряжистый торс. То ли его серо-зеленое облачение было под цвет древесной коры, то ли это кора и была – трудно сказать, однако на руках ни складок, ни морщин, гладкая коричневая кожа. На ногах по семь пальцев. А лицо необыкновеннейшее, в длинной окладистой бороде, у подбородка чуть не ветвившейся, книзу мохнатой и пышной.
Но поначалу хоббиты приметили одни лишь глаза, оглядывавшие их медленно, степенно и очень проницательно. Огромные глаза,
– Хррум, хуум, – прогудел голос, густой и низкий, словно контрабас. – Чудные, чудные дела! Торопиться не будем, спешка нам ни к чему. Но если бы я вас увидел прежде, чем услышал – а голосочки у вас ничего, милые голосочки, что-то мне даже как будто напоминают из незапамятных времен, – я бы вас попросту раздавил, подумал бы, что вы из мелких орков, а уж потом бы, наверно, огорчался. Да-а, чудные, чудные вы малыши. Прямо скажу, корни-веточки, очень вы чудные.
По-прежнему изумленный Пин бояться вдруг перестал. Любопытно было глядеть в эти глаза, но вовсе не страшно.
– А можно спросить, – сказал он, – а кто ты такой и как тебя зовут?
Глубокие глаза словно заволокло, они проблеснули хитроватой искринкой.
– Хррум, ну и ну, – пробасил голос, – так тебе сразу и скажи, кто я. Ладно уж, я – онт, так меня называют. Так вот и называют – онт. По-вашему если говорить, то даже не онт, а Главный Онт. У одних мое имя – Фангорн, у других – Древень. Пусть будет Древень.
– Онт? – удивился Мерри. – А что это значит? Сам ты как себя называешь? Как твое настоящее имя?
– У-у-у, ишь вы чего захотели! – насмешливо прогудел Древень. – Много знать будете – скоро состаритесь. Нет уж, с этим не надо спешить. И погодите спрашивать – спрашиваю-то я. Вы ко мне забрели, не я к вам. Вы кто такие? Прямо сказать, ума не приложу, не упомню вас в том древнем перечне, который заучил наизусть молодым. Но это было давным-давно, может статься, с тех пор и новый перечень составили. Погодите-ка! Погодите! Как бишь там, а?
Слух преклони к изначальному Перечню Сущих!Прежде поименуем четыре свободных народа:Эльфы, дети эфира, встречали зарю мирозданья;Горные гномы затем очнулись в гранитных пещерах;Онты-опекуны явились к древесным отарам;Люди, лошадники смелые, смертный удел обрели.Хм, хм, хм-м-м…
Бобр – бодрый строитель, баран быстроног и брыклив,Вепрь – свирепый воитель, медведь – сластена-мохнач,Волк вечно с голоду воет, заяц-затейник пуглив…Хм, хм-м-м…
Орлы – обитатели высей, буйволы бродят в лугах,Ворон – ведун чернокрылый, олень осенен венцом,Лебедь, как лилия, бел, и, как лед, холоден змей…Н-да, хм-хм, хм-хм-хм, как же там дальше? Там-тарарам-татам и татам-тарарам-там-там. Не важно, как дальше, вас все равно там нет, хотя список и длинный.
– Вот так и всегда нас выбрасывали из списков и выкидывали из древних легенд, – пожаловался Мерри. – А мы ведь не первый день живем на белом свете. Мы – хоббиты.
– Да просто надо вставить! – предложил Пин.
Хоббит хоть невелик, но хозяин хорошей норы —ну, в этом роде. Рядом с первой четверкой, возле людей, Громадин то есть, – и дело с концом.
– Хм! А что, неплохо придумано, совсем неплохо! – одобрил Древень. – Пожалуй, так и будем соображать. Вы, значит, в норках живете? Хорошее, хорошее дело. М-да, а кто же это вас называет хоббитами? Звучит, знаете ли, не по-эльфийски, а все старинные имена придумали эльфы: с них и началось такое обыкновение.
– Никто нас хоббитами не называет, мы сами так себя зовем, – сказал Пин.
– У-гу-гу, а-га-га! Ну и ну! Вот заторопились! Вы себя сами так называете? Ну и держали бы это про себя, а то что же – вот так бряк первому встречному. Эдак вы невзначай и свои имена назовете.
– А чего тут скрывать? – засмеялся Мерри. – Если уж на то пошло, так меня зовут Брендизайк, Мериадок Брендизайк, хотя вообще-то называют меня просто Мерри.
– А я – Крол, Перегрин Крол, и зовут меня Пин, короче уж просто некуда.
– Эге-ге, да вы и впрямь, как я погляжу, сущие торопыги, – заметил Древень. – Что вы мне доверяете, за это спасибо, но вы бы лучше поосторожнее. Разные, знаете, бывают онты; а вернее сказать, онты онтам рознь, со всеми всякое бывает, иные, может, вовсе и не онты, хотя, по правде сказать, похожи, да, очень похожи. Я буду, если позволите, звать вас Мерри и Пин – хорошие имена. Но свое-то имя я пока что вам не скажу – до поры до времени незачем. – И зеленый проблеск насмешки или всеведения мелькнул в его глазах. – Начать с того, что и говорить-то долговато: имя мое росло с каждым днем, а я прожил многие тысячи лет, и длинный получился бы рассказ. На моем языке, по-вашему, ну скажем, древнеонтском, подлинные имена рассказывают, долго-долго. Очень хороший, прекрасный язык, однако разговаривать на нем трудно, и долго надобно разговаривать, если стоит поговорить и послушать.
Ну а если нет, – тут его глаза блеснули здешним блеском и как бы немножко сузились, проницая, – тогда скажите по-вашему, что у вас нынче творится? И вы тут при чем? Мне отсюда кое-что и видно, и слышно (бывает, и унюхаешь тоже) – ну отсюда, с этой, как ее, с этой, прямо скажу, а-лалла-лалла-румба-каманда-линд-ор-буруме. Уж не взыщите: это малая часть нашего названья, а я позабыл, как ее называют на других языках, – словом, где мы сейчас, где я стою погожими утрами, думаю, как греет солнце, как растет трава вокруг леса, про лошадей думаю, про облака и про то, как происходит жизнь. Ну так как же? При чем тут Гэндальф? Или эти – бурарум, – точно лопнула контрабасная струна, – эти орки, что ли, и молодой Саруман в Изенгарде? Новости я люблю. Только без всякой спешки.