Две вины
Шрифт:
– Еще раз этот кусок! И прошу без глупостей!
Ллуэлин подошел к рампе.
– Что значит "без глупостей"? Так написано в роли.
– Сами знаете. Никакой отсебятины.
– Не понимаю.
Билл вскочил с кресла.
– Никаких перешептываний! Понятно?
– Мы и не перешептывались. Я только спросил...
– Неважно. Повторяем!
Ллуэлин в сердцах повернулся и уже готов был начать сцену, когда Билл вполне внятно произнес:
– Даже пешке надо все-таки делать, что велят.
Ллуэлин обернулся, как будто его дернули.
– Я не намерен терпеть такое обращение,
– Почему? Думаете, вы не пешка? Напрасно. Спектакль ставлю я, а вы обязаны делать, что я приказываю.
– Он пошел вперед по проходу.
– Если вы и этого не можете, как вас тогда называть?
– Мне не нравится ваш тон!
– Да? Ну и что же с того?
Ллуэлин спрыгнул в оркестровую яму.
– Я не потерплю!
– заорал он.
– Да вы что, с ума оба сошли?
– крикнула со сцены Айрин Риккер. Но Ллуэлин размахнулся и одним коротким мощным ударом отбросил Билла в партер. Билл перелетел через ряды кресел, вышиб сиденье и застрял вниз головой. Началась паника. Кто-то держал Ллуэлина, автор без кровинки в лице вытаскивал Билла, помреж со сцены орал: "Я убью его, шеф! Расквашу ему жирную морду!" Ллуэлин тяжело дышал, Айрин Риккер трепетала.
– По местам!
– еще в объятиях автора, распорядился Билл, прижимая к лицу платок.
– Всем вернуться на свои места. Еще раз последний кусок, и никаких разговоров! Ллуэлин, на сцену!
Никто не успел опомниться, а уже все было готово к возобновлению репетиции. Айрин Риккер тянула Ллуэлина за рукав и что-то торопливо говорила. В зале по ошибке дали свет и тут же опять приглушили. Когда был выход Эмми, она успела заметить, что Билл сидит в зале и лицо его залеплено целой маской окровавленных платков. Она была страшно зла на Ллуэлина. И ведь из-за него все могло расстроиться и пришлось бы возвращаться в Нью-Йорк. Хорошо, что Билл спас спектакль, хотя сам же его чуть не погубил. По своей воле Ллуэлин не бросит сейчас работу, это повредило бы его карьере. Второй акт доиграли и сразу, без перерыва, приступили к третьему. А когда кончили, Билл уже уехал.
На следующий вечер, во время премьеры, он сидел на стуле в кулисах на виду у всех, кто проходил на сцену или со сцены. Лицо у него распухло, под глазом разлился синяк, но видно, было, что ему не до того, и обошлось без язвительных замечаний. Один раз после антракта он вышел в зал, потом вернулся, и тотчас же распространился слух, что от двух нью-йоркских агентств поступили выгодные предложения. Он опять добился успеха - они все добились успеха.
Сердце Эмми захлестнула волна признательности к этому человеку, которому они все стольким были обязаны. Она подошла и поблагодарила его.
– Да, я умею сделать верный выбор, рыжик, - сумрачно ответил он.
– Спасибо вам, что выбрали меня.
И неожиданно для себя самой Эмми опрометчиво добавила:
– Ой, как у вас разбито лицо! Я... по-моему, с вашей стороны было так благородно, что вы не дали вчера всей нашей работе пойти насмарку.
Минуту он испытующе разглядывал ее, потом на его распухшем лице появилось подобие иронической улыбки.
– Вы мною восхищаетесь, детка?
– Да.
– И вчера восхищались, когда я полетел вверх тормашками?
– Зато как быстро вы навели порядок.
– Вот это преданность! В таком дурацком положении и
– Все равно, - восторженно вздохнула она.
– Вы держались просто замечательно.
Она стояла перед ним, такая юная, свежая, что ему вдруг захотелось после долгого, трудного дня прижаться распухшей щекой к ее щеке.
С этим желанием и с синяком под глазом он назавтра уехал в Нью-Йорк; синяк рассосался, а желание осталось. Потом они перебрались играть в Нью-Йорк, и как только он увидел, что вокруг нее теснятся другие мужчины, привлеченные ее красотой, для него весь этот спектакль стал - она, и этот успех - она, и в театр он теперь приезжал ради нее одной. Спектакль играли весь сезон, а когда закрылись, Билл Мак-Чесни слишком много пил и особенно нуждался в участии близкого человека. Неожиданно в начале июня в Коннектикуте они поженились.
3
Двое сидели в баре лондонского "Савоя" и убивали время. Подходил к концу месяц май.
– И симпатичный он парень?
– спросил Хабл.
– Очень, - ответил Бранкузи.
– Очень симпатичный, очень красивый, и все его любят.
Помолчав, он добавил:
– Вот хочу вытащить его домой.
– Не понимаю, - сказал Хабл.
– Разве здешние театры могут сравниться с нашими? Чего он здесь торчит?
– Он водит дружбу с герцогами и графинями.
– А-а.
– На той неделе я его встретил, с ним были три важные дамы: леди Такая-то, леди Сякая-то и, леди Еще Какая-то.
– Я думал, он женат.
– Уже три года, - сказал Бранкузи.
– Есть ребенок, ждут второго.
Он замолчал, потому что в эту минуту вошел Билл Мак-Чесни. На пороге он демонстративно огляделся по сторонам - у него было очень американское лицо и высоко подложенные плечи.
– Алло, Мак. Познакомьтесь, это мой друг, мистер Хабл.
– Привет.
– Билл сел и продолжал разглядывать присутствующих. Хабл вскоре ушел.
– Что за птица?
– спросил Билл.
– Так один, только месяц как приехал и титулом не успел обзавестись. Вы вон тут уже полгода болтаетесь.
Билл ухмыльнулся.
– Считаете, что низкопоклонствую? Зато не лицемерю. Мне это по сердцу, нравится мне, понятно? Хорошо бы, и меня тоже звали, скажем, маркиз Мак-Чесни.
– Попробуйте, может, допьетесь и до маркиза, - сказал Бранкузи.
– Еще чего! Откуда вы взяли, что я пью? Вот, значит, теперь какие разговоры обо мне ходят? Послушайте, назовите мне за всю историю театра хоть одного американского продюсера, который имел бы в Лондоне такой же успех, как я, за неполных восемь месяцев, и я завтра же уезжаю с вами обратно в Америку. Вы только сами скажите...
– Успех имеют ваши старые постановки. А в Нью-Йорке у вас две последние работы провалились.
Билл встал, стиснул зубы.
– А вы кто такой?
– мрачно спросил он.
– Вы специально из Америки приехали, чтобы так со мной разговаривать?
– Напрасно обижаетесь, Билл. Просто я хочу, чтобы вы вернулись домой. Ради этого я готов что угодно сказать. Выдайте еще три таких сезона, как в двадцать втором и двадцать третьем, и вы обеспечены на всю жизнь.
– Да ну его к черту, этот Нью-Йорк, - хмуро ответил Билл.
– Там один день ты король, потом делаешь две промашки, и все начинают болтать, что твоя песенка спета.