Две жены для Святослава
Шрифт:
Вызванная домой гонцом от Ведомы, Прияна застала во дворе суету, красные пятна на снегу и кровавые ошметки. Собаки таскали куски требухи – князь с дружиной привез пять добытых лосей. Всю челядь поставили разделывать добычу, так что для двух путешественниц тут же нашлось занятие. Почки, губы и печенку обжарили с луком и подали князю с приближенными тем же вечером, остальное положили на ночь вымачивать в уксусе с ягодами можжевельника и травами.
Прияна радовалась, что для нее, а главное, для всех домочадцев нашлось и чем заняться, и о чем поговорить. То и дело на нее поглядывали, усмехались, и она скорее в досаде, чем в смущении отводила глаза. Стыдиться ей было нечего, но мысли
Дома вдруг сделалось скучно, потому что Хакона здесь нет. Если бы Станибор догадался пригласить его на завтрашний пир, как бы все осветилось вокруг, сам воздух наполнился бы смыслом! Ее тянуло назад, в Смолянск, где все вдруг показалось куда лучше, чем дома. Прияна и досадовала на страхи сестры и княгини, вызвавших ее назад, и все же в самом дальнем углу души благодарила их. Проведи они с Хаконом еще пару дней в его доме, почти наедине… и ей уже нельзя было бы вернуться, и все стало бы куда сложнее. Пока же все эти мысли – о браке с Хаконом и его возможных последствиях – можно считать лишь ее, Прияны, мысленными игрушками. И попытаться жить и дальше так, будто ни о чем подобном она никогда не думала.
Пир ожидался завтра, когда будет готова главная часть добычи. Этим вечером Прияна застала в гриднице лишь пятерых гостей: пока она хозяйничала в Смолянске, приехали посланцы от князя двинских кривичей Всесвята. Полочане бывали здесь раз в два-три года. Свои товары – меха, мед, воск, иные плоды лесных промыслов – они продавали в Витьбеске людям Святослава, а дальше их не пропускали, ибо не было на то докончаний. Вырученные деньги везли в Свинческ и здесь, бывало, покупали кое-что из иноземных товаров: дорогие ткани, оружие, украшения. Уже не раз заходил разговор о том, чтобы позволить полоцким купцам самим поехать к хазарским пределам или хотя бы отдать товары доверенному человеку из смолян для продажи там – что в итоге принесло бы хозяевам товара куда больше денег, чем если сделка совершалась еще на Днепре. Но Святославов воевода из Витьбеска неизменно отвечал: эти милости доступны лишь тем князьям, что под рукой Киева. Не желая идти под чужую власть и платить дань, полочане довольствовались дедовым укладом.
В этот раз полоцкую дружину возглавляли Городислав, последний из трех сыновей князя Всесвята, и Богуслав – его родич по матери. Этих людей смоляне хорошо знали. Шесть лет назад, в последнюю зиму, еще при жизни Сверкера, полоцкий князь пытался помочь ему отбиться от Ингоревой руси из Киева. С дружиной явились все три Всесвятовых сына, дабы побороться с другими за право посвататься к Ведоме. Но богам не поглянулось их сватовство. Средний княжич, Владивой, погиб в сражении с русью Ингвара киевского, два его брата попали в плен. Старшего, Держияра, Ингвар увез с собой в заложники, чем вынудил Всесвята поклясться в дружбе. Но возвратили к отцу в Полоцк только младшего, Городислава, которому тогда сравнялось всего пятнадцать лет. Держияр еще три года прожил в Киев и там умер однажды зимой.
Узнав Городислава, Прияна хотела поздороваться, но слова замерли у нее на устах: гость смотрел на нее, как на восставшую из мертвых. Единственный ныне
Городислав первым встал и вежливо поклонился дочери прежнего смолянского князя и дальней родственнице нынешнего. То же сделали и другие полочане. Прияна с привычной величавостью ответила сперва Городиславу, потом сразу всем его спутникам и пошла вдоль стола с кувшином, наливая гостям пива. Рослая, стройная, в зеленом варяжском платье, отделанном по швам красным шнуром, с блестящими золочеными застежками на груди, она казалась лучшим украшением княжеской гридницы. Неудивительно, что разговор мужчин прервался и все провожали ее глазами.
Сама же Прияна смотрела на гостей без восхищения и думала в это время о своем. По сравнению со смолянами полочане, жившие вдали от торговых путей, были бедны, и даже князья носили домотканую одежду. Разве что сорочки их шились из выбеленного тонкого полотна, а свиты – из чисто вычесанной и окрашенной разными зелиями шерсти. Даже бояре Озеричи, родичи Равдана, жившие при волоке, на княжьи пиры являлись в рубахах, шапках и свитах, отделанных полосками греческого и хвалынского шелка, а Краян, их старейшина, мог похвалиться целым кафтаном, крытым шелком, с серебряной тесьмой. Будущий полоцкий князь по сравнению с ними выглядел бортником с дальних выселок; случись тут много народу, Прияна и не заметила бы его.
Обойдя стол, наконец она села возле Ведомы.
– Припоздала ты, а тебя иные так уж ждали! – насмешливо шепнула ей сестра и мигнула на полочан. – Глаза проглядели!
Проследив за ее взглядом, Прияна тут же встретилась со взором Городислава и отвернулась.
– Чего ждали-то: им пива налить было некому?
– Княгиня чашу поднесла: все же Всесвятич равного рода. А он, видать, на тебя надеялся. Они уж спрашивали: где княжна ваша, правда ли, что выдали ее за…
– Эти-то откуда знают? – с досадой перебила Прияна.
– Чего им не знать: к купцам же первой дорогой ходили. Те и разболтали.
Прияна вздохнула.
Прежний разговор тем временем возобновился.
– И что – сильная рать? – вновь обратился Станибор к Богуславу.
Услышав слово «рать», Прияна с беспокойством взглянула на него, но лицо князя выражало скорее любопытство, чем тревогу: к смолянам эта рать не имела отношения.
– В точности не ведаем, но к нашим рубежам летигола уж года три не ходит, – отвечал ему Богуслав. – Наши порубежные веси не тревожат, стало быть, в других местах летиголе мечи нужны.
Вуй княжича Городислава был уже немолодой, лет сорока, очень рослый и крепкий мужчина; его полуседые, немного вьющиеся волосы стояли облаком вокруг головы, в бороде просвечивало немного рыжины. Выглядевший важно и внушительно, нрав он имел дружелюбный, разговорчивый, а в его желтоватых глазах сияло веселое лукавство.
– Может, со своими ратятся?
– Может, и так, но еще прошлой зимой приезжал оттуда один, спрашивал железа на продажу, так вроде мы поняли, что варяги из заморья их тревожат. В самых низовьях Двины вроде даже обосновались жить. И ради той беды голядь между собой примирилась. Будто в устье Двины есть остров Холм, и на нем будто князь варяжский с прошлого лета живет и с прилежащих земель ливских и зимиголядских дань берет. Боятся, что нынешним летом дальше пойдет.