Две жены для Святослава

Дворецкая Елизавета Алексеевна

В гостевой избе Ведому встретила хмурая и невыспавшаяся Соколина. Она еще не умывалась, и косы под повоем лежали криво, не чесанные со вчерашнего дня.

– Всю ночь то жар, то озноб, – вместо приветствия сказала она. – Ни он не спал, ни я сама.

Ведома прошла к лежанке. Хакон лежал в полузабытьи: у него как раз окончился приступ жара и теперь бил озноб. Он тяжело дышал, а на шее с правой стороны проступили большие красные пятна. Губы отливали синевой. Он покашливал и неосознанно морщился от боли. Ведома вздохнула: все так, как она и опасалась.

Не существует таких чудодейственных трав, что вылечивали бы

хворь и прогоняли огневицу за один раз. Ведома поила воеводу отварами трав с медом, положила ему под изголовье руническую палочку, которая прогоняет болезнь за девять дней. Однако жар не спадал, кашель усиливался, в мокроте появилась кровь. От слабости Хакон не мог даже сесть на лежанке, и Соколина кормила мужа с ложки кашей из растертого овса, но и это он едва мог глотать.

Еще через пару дней началась «ржавая лихорадка» – от свернувшейся крови мокрота стала цвета ржавчины.

Соколина почти не спала, не доверяя челяди, и только один раз съездила домой проверить детей. Ведома предлагала привезти их в Свинческ, но Соколина не хотела, чтобы отец умирал у них на глазах. Сама она ходила молчаливая и мрачная. Днем отсыпалась понемногу, пока с Хаконом сидели другие женщины, а ночью вставала на стражу. Прияна не сомневалась: Соколина не столько стремится оказать больному помощь, сколько ждет. Ждет Марену. А дождавшись, вызовет на бой. Прияне так и виделось это: белая фигура хозяйки Закрадья с серебряным серпом – и Соколина, с копьем наготове стоящая между смертью и лежанкой мужа…

Увидев «ржавчину», Ведома решила изготовить дорогое, но сильное средство: смесь красного греческого вина, бычьей желчи, сока чеснока и лука. Готовить это зелье северных знахарей ее тоже научила бабка Рагнора: кривичи его не знали. Для его изготовления приходилось жертвовать целым быком, но Соколина согласилась без колебаний: муж дороже.

Только дней через десять руническая палочка и прочие средства оказали действие: жар и озноб отступили, кашель поунялся. Набравшись сил, чтобы хотя бы сидеть в постели, Хакон позвал к себе Равдана: ведь он уже пропустил время, когда обычно отправлялся в полюдье за данью для Киева. Обычно они выезжали вместе: дружина описывала круг по землям днепровских кривичей, останавливаясь в становищах, куда местные нарочитые мужи свозили собранные с родовичей шкурки, бочонки меда, круги воска или железные крицы. Размер дани был одинаков: куница с дыма, но выплачивалась она по уговору, кто что мог дать и в чем воеводы нуждались. Собранное делилось между князем Станибором и Хаконом, и последний две трети своей доли отсылал в Киев. Тем не менее на бедность он пожаловаться не мог, поскольку, как ближайший родич княжеской киевской семьи, отправлял свои товары в Греческую землю без пошлин.

– Заждался я тебя, брат! – Равдан улыбнулся, бережно пожимая влажную от пота руку киевского воеводы. – Хоть и хорошо зимой у печки сидеть, да надо же и службу исполнять.

– Еще дней десять подожди, – слабым голосом попросил Хакон. Он старался делать короткие неглубокие вздохи, иначе опять нападал кашель и грудь пронзала резкая боль. – Скоро поднимусь.

– Куда ему ехать? – Соколина стояла рядом, сурово скрестив руки на груди. – Собирайся, воевода, я сама с тобой в полюдье пойду.

– Ты? – Равдан засмеялся от неожиданности.

Описывая когда-то Кощея, потустороннего супруга Ведомы, князь Сверкер говорил,

что у того один глаз черен как ночь, а второй багрян, как пылающий уголь. На то время Сверкер уже однажды видел своего зятя, но не знал, что это он и есть. Над левым глазом у Равдана багровело родимое пятно, благодаря чему мать-голядка и дала ему имя, означавшее «багряный» или даже «кровавый» – при рождении это пятно приняли за не смытую с личика младенца кровь. Незнакомые вздрагивали при первом взгляде на воеводу, но близкие любили его за веселый нрав и сообразительность. И особенно отважным его считали потому, что он не побоялся взять за себя женщину, до того жившую в женах у Кощея… Высокий ростом, за прошедшие годы Равдан еще раздался в плечах и достиг расцвета телесных сил. Русая борода стала густой и красивой, но серые глаза смотрели по-прежнему с задором и вызовом.

– Мужа не пущу, – решительно продолжала Соколина. – Помрет он там, до Ольховичей не добравшись, дети сиротами останутся. Сама поеду. А если так уж нужны портки, – она уперла руки в бока и с вызовом глянула на Равдана, – то могу Войку взять! Ему уже пять сравнялось, в седле сидит крепко!

Равдан засмеялся, вообразив дружину под предводительством пятилетнего воеводы Владивоя Акуновича.

– Пусть едет! – Хакон лежа махнул рукой. – Эта баба не на то еще способна.

– Ну, тогда собирайся. – Равдан не стал спорить. – Ждать больше нечего, а то дороги развезет.

В тот же день Соколина уехала домой в Смолянск – готовить дружину к походу. Благодаря своему воспитанию в доме старика Свенельда она разбиралась в дружинных делах куда лучше, чем в женских.

Дней через пять Равдан выступил из Свинческа вверх по Днепру; через десять поприщ к нему присоединилась Соколина, и обе дружины двинулись на восток. И лишь дней через семь-восемь после их отъезда Хакон настолько окреп, что смог встать с постели. Он еще кашлял и был бледен, и вид его внушал Ведоме тревогу, но он больше не хотел лежать в чужом доме, зная, что Смолянск стоит без дружины и хозяев, а родные дети покинуты без отца и матери, под присмотром одной челяди.

Перед тем как отпустить его, женщины несколько дней обсуждали: кого бы послать с ним в Смолянск? Без хозяйки, хоть какой-нибудь, там сейчас нельзя: и дом не присмотрен, и дети при одних няньках, да и сам воевода еще нуждается в зельях и заботе. Пока муж в отъезде – Равдан ожидался назад одновременно с Соколиной, – Ведома не могла бросить собственный дом и всех домочадцев дружины.

– Может, ты поедешь? – не зная, что делать, Ведома взглянула на сестру.

– С ума сошла? – удивилась Еглута. – С мужиком девку молодую посылать, а у него жена уехавши! Срама не оберемся, кто ее возьмет потом?

– Да он чуть дышит! – воскликнула Ведома.

– Он не такой! – одновременно с ней воскликнула Прияна. А потом, когда обе женщины повернулись к ней, добавила: – И я не такая!

– Правда, – согласилась Прибыслава. – Она уже не несмышленыш какой, а Акун – муж честный. Да ты ведь с ней челядь пошлешь, вот и присмотрят.

– За мной не надо присматривать! Я сама уже должна быть в дому хозяйкой!

– Если бы Святослав киевский поворачивался поживее, она уже была бы Хакону племянницей! – засмеялась Ведома. – Будет тебе, мать, воевода родного племянника не осрамит. Да и ему сейчас не девки, а зелья с медом на ночь нужны!