Двенадцать, или Воспитание женщины в условиях, непригодных для жизни
Шрифт:
Дело не в них. Дело в… маленькой гребенке, на которой играет мелодию герой фильма Кислевского «Три цвета. Белый» — сначала на полу парижского метро, потом — в собственном офисе в Варшаве. То есть дело в направлении мысли, в конце концов — в деталях. Вот в этой шубе из домашних животных, в белых пятнышках в подмышках, из которых может разыграться настоящая шекспировская драма.
Эту историю я никогда не напишу. Она всплыла случайно и канула в небытие. Собственно, их вокруг меня — полно. На них я зарабатывала кучу денег, отправляя когда-то свои первые опусы в разные журналы. В общем-то, это — перевернутые страницы моей жизни.
Но когда я поняла, КАК все делается — мне надоело читать.
Непостижимым для меня остался только Шекспир. Технологию других вещей я начала понимать. И когда это произошло, решила — настало время изменить судьбу.
Участие во всеобщей профанации — не мой путь.
— Вот вы какая… — говорит главврач, и я прихожу в ужас: неужели он любитель модных журналов? — Моя жена, когда услышала, что вы будете у нас работать, очень обрадовалась. Велела непременно взять у вас автограф. Завтра я принесу журнал. Она их собирает.
Я молча вежливо улыбаюсь. Внутри подташнивает, сосет под ложечкой, как при чувстве голода.
— Ну вот, — говорит главврач, — сейчас пойдем, посмотрим ваш кабинет.
Он рассказывает о моих обязанностях, о режиме работы, о больнице и персонале.
Для меня главное то, что я буду сидеть в отдельной комнате и, возможно, буду облегчать участь каких-то несчастных своим общением с ними.
— Я назначил вам третью и седьмую палаты, — говорит главврач. — Люди там тихие, спокойные. Единственное, чего им недостает, — это общение. Собственно, должность, на которую мы берем вас, — это мое «ноу-хау».
Он пускается в пространные пояснения, как и почему возникла идея «психоспикера» (так он назвал эту должность). Но мне и так все ясно.
— Прекрасная идея! — говорю я.
Врач продолжает с воодушевлением свой рассказ. Наверное, ему тоже не хватает личного психоспикера. Всем хочется говорить. И всем кажется, что нет ничего важнее событий его жизни. В конце концов, так оно и есть…
Врач ведет меня в кабинет, который должен стать моим. Кабинет уютный, с фигурными решетками на окне. Тут есть кресло, стол со стулом, небольшой шкаф и торшер — для создания иллюзии домашнего уюта. Стены — белые. По ним вьются пластиковые заросли. Скоро их сниму, думаю я, заменю на несколько вазонов с настоящими цветами.
— Ну вот, — говорит главврач, — располагайтесь. Можете начать знакомство с вашими подопечными хоть сейчас. В вашем распоряжении — сестра-хозяйка. Она принесет все необходимое. В коридоре сидит дежурная — она вам все покажет и расскажет. Возникнут вопросы — я всегда к вашим услугам.
Он направляется к двери, и я понимаю, что птичка попала в клетку…
— И вот еще что… — оборачивается ко мне главврач, уже стоя за порогом. — Совсем забыл: все разговоры должны быть записаны на магнитофон! Это необходимо для лечения. Встречаются интересные экземпляры…
Он закрывает
Позже сестра-хозяйка — полная тетенька в синем халате — заносит в комнату электрический чайник и магнитофон со стопочкой кассет.
Еще через пару минут в дверь стучит дежурная медсестра, которая сидит «на коридоре».
— Сейчас у нас завтрак, — говорит она, — а после двенадцати я приведу к вам первого. Вот его карточка. Ознакомьтесь пока.
Она не проявляет ко мне никакого интереса. Я для нее — новая сотрудница.
Я чувствую, что птичка уже увязает в чем-то мягком и влажном по самые уши.
— Ну конечно! — говорю я, сажусь за стол и раскрываю карточку. С умным видом углубляюсь в чтение. Медсестра точно так же закрывает двери, наблюдая за моими движениями. Наверное, у них так заведено. Так же они закрывают двери палат. Хорошо, что на моей нет окошка, вырезанного посредине.
Я пытаюсь разобраться в разнокалиберных врачебных почерках. Ничего не смысля в специфических терминах, перелистав энное число страниц, откладываю карточку в сторону. В конце концов, я не врач — я «психоспикер», мне нужно просто побеседовать.
Около двенадцати я начинаю дергаться. Дважды за полчаса я тайком пробираюсь в служебный туалет (для этого нужно просить ключи у «коридорной» — и это очень неприятно), потом вставляю кассету в магнитофон, проверяю, все ли в порядке, сажусь за стол, смотрю на дверь. Наконец в нее стучат. Дверь робко открывается.
— Можно?
Вот он, первый. Я смотрю на карточку и читаю имя и фамилию.
— Пожалуйста, смелее, — приветливо говорю я, нажимая под столом кнопку записи. — Садитесь. Давайте знакомиться.
Я представляюсь и вопросительно смотрю в глаза мужчине без возраста. У него седые волосы, аккуратная треугольная бородка (он мне напоминает Рериха) и светлые, почти прозрачные глаза. Мне немного неловко смотреть на его халат и пестрые тапочки. Ему бы был к лицу твидовый пиджак с галстуком-бабочкой…
— Моего имени история не сохранила, — произносит пациент. — Я — технолог. Можете называть меня так.
— Хорошо. А какого производства?
Он морщится и подергивает плечами.
— Моего имени история не сохранила, — повторяет он и продолжает: — Абиотические факторы — те, что влияют на компоненты экосистем и силы неживой природы. В частности, газовый состав воздуха, температуру, влажность или сухость, привкусы… Но суть не в этом. Она в альбедо, то есть в белизне, то есть в способности поверхности отражать поток излучения, в частности в отражении планетами потока света, падающего на их поверхность… Собственно, я не тщеславный. Суть не в этом.
Я тупо смотрю на его бородку. Глаза пациента излучают непостижимую мудрость. В магнитофоне зря крутится пленка, записывая полную абракадабру. Я не знаю, как прервать этот поток.
— История не сохранила моего имени не только потому, что я сознательно отошел в тень. Все намного проще: было бы странно вписывать себя в свою историю — в рамки, выстроенные собственноручно для других. В совокупности эволюционных процессов у популяции возникают новые виды. Микроэволюция приводит к мутациям, порой к мутуализму — такой форме межвидовых отношений, когда взаимодействие двух видов выгодно каждому из них…