Двенадцать лет с Гитлером. Воспоминания имперского руководителя прессы. 1933-1945
Шрифт:
Посетители Гитлера пользовались случаем, когда фюрер бывал в хорошем настроении; они добивались от него обещаний, которые потом могли независимо передавать как «приказ фюрера». Многие подобные «приказы фюрера» были диаметрально противоположны другим «приказам фюрера». Результатом подобной практики стало столько жалоб и столько неприятностей, что Гитлер в конце концов приказал начальнику своей канцелярии составить специальные правила, касающиеся вопросов, требующих его личного решения. Отныне начальники департаментов должны были обращаться за его указаниями только после согласования вопроса с заинтересованными сторонами. Подобные «согласования» между двумя сторонами, чья юрисдикция охватывала одно и то же поле деятельности, обычно не представлялись возможными. Такое соломоново решение освобождало только лично Гитлера от излишних хлопот; в самой администрации оно лишь усиливало неразбериху.
Гитлер требовал, чтобы в течение всего дня, от полудня и далеко за полночь, ему доставляли последние
Ему не нужны были сводки; он хотел получать оригинальные новости, слово в слово. Кроме того, ему сообщались мнения почти всех иностранных газет; редакционные статьи несколько раз в день передавались в Берлин по телефону или телетайпу, а из Берлина туда, где в данный момент находился Гитлер. Гитлер высоко ценил эти новости, потому что они давали ему возможность проверять доклады, поступающие от глав департаментов, особенно касающиеся иностранных дел и положения на фронте. Прекрасно зная его опасную склонность к односторонности и преувеличениям, я особенно тщательно подготавливал для передачи ему все доклады, точно указав источник и оценив их важность.
Гитлер не работал за письменным столом, хотя имел множество прекрасных кабинетов, обстановку которых планировал сам. Эти кабинеты были лишь декорацией. Гитлер не мог сосредоточиться, работая сидя и молча – ему надо было двигаться и говорить.
Почти каждый немец знаком с речами Гитлера. За долгие годы я слышал их сотни, и их характер прочно запечатлелся в моей памяти. У них свой стиль, своя особая форма и неизменное построение. В некотором смысле они являются воплощением натуры Гитлера. Все его речи были замышлены очень масштабно, но почти не касались актуальных проблем, зато изобиловали эмоциональными эффектами. Он никогда не начинал с существа дела, а стремительно излагал перед слушателями одни и те же философские идеи и исторические примеры, повторяя привычную социальную критику и используя знакомую воинственную гитлеровскую риторику. После такой первичной обработки аудитория была завоевана: она попадала под влияние его общих политических концепций. Такое обширное вступление занимало большую часть речи. Гитлеру приходилось «тратить время попусту», чтобы разогреться и начать по-настоящему. Распалив себя, он переходил к текущим политическим вопросам, всегда выбирая самые слабые места в аргументах своих политических противников. Он нападал на них со своей точки зрения, которой уже успевала проникнуться аудитория. Он так захватывал аудиторию сарказмом, горькой иронией, а нередко и личными нападками, всегда блестяще сформулированными, что на их фоне терялась необходимость в серьезной политической дискуссии и выяснении подлинных проблем. После этих ораторских фейерверков наступала кульминация. Все помнят его пророчества на фоне невероятного восхваления эффектного восхождения к власти и знаменательных триумфов, призывы к вере и торжественные клятвы. В конце речь поднималась до прославления народа, которое для каждого патриотично настроенного немца означало конец всем сомнениям, если, конечно, они у него были.
По крайней мере восемьдесят процентов речей Гитлера были импровизацией. Я неоднократно обращал внимание, как опасно – особенно для внешней политики, – когда ответственный государственный деятель публично выступает экспромтом, предварительно не проверив факты и заранее не продумав аргументы. Гитлер всегда пренебрегал этими предосторожностями; он помнил, как действовали на людей его импровизированные речи на массовых митингах. Реакция слушателей всегда вдохновляла Гитлера на еще более страстные обличения. Речи, которые Гитлер произносил без подготовленной бумажки, требовалось тщательно редактировать, прежде чем публиковать в немецкой прессе. Перед публикацией Гитлер всегда требовал показать ему вариант, подготовленный для печати, чтобы самому внести окончательную правку. Зачастую было нелегко убедить его опустить оскорбительную фразеологию. Подобные возражения выводили его из себя, и он настаивал на том, чтобы сохранить первоначальный текст. Любая критика его речей, которыми он чрезвычайно гордился, больно задевала его самолюбие.
Хотя Гитлер каждый день читал множество газет, его враждебность к прессе как институту была хорошо известна. Может быть, иногда он и делал уступки газетчикам, чтобы сохранить лицо, но в ближайшем окружении упорствовал в своей неприязни к журналистике как таковой. Одной из причин, которой он объяснял такое отношение, была та, что газетная критика в свое время оклеветала много гениев. По этой причине – в качестве справедливого возмездия, говорил он, – министру пропаганды было предписано издать указ, полностью запрещающий критику деятелей искусства в прессе. Критика должна была быть заменена нейтральным «обзором
Есть несколько важных публичных речей, подготовленных Гитлером в письменном виде и произнесенных по бумажке. Все они были продиктованы непосредственно стенографисткам и без посторонней помощи. Диктуя, он быстро расхаживал по комнате. Обычно речи готовились в ночь перед выступлением, и текст их бывал расшифрован стенографистками, как правило, только в последнюю минуту перед митингом. Поэтому заранее никто не знал, что он скажет. В ранние годы Гитлер еще давал своим помощникам посмотреть текст и предложить изменения. Но позже он все меньше и меньше позволял вмешиваться в свои дела. Диктуя, он замыкался в себе.
Иногда мне удавалось тайком просмотреть текст речи, пока стенографистки расшифровывали и перепечатывали свои записи. В таких случаях я иногда убеждал адъютанта Гитлера или одну из стенографисток обратить его внимание на некоторые спорные фразы. Когда готовилась его последняя речь по случаю Дня поминовения, он отказался встретиться со мной, как я ни умолял его через секретаря. Гитлер ответил мне презрительным отказом. Его стенографистка в конце концов сказала мне голосом дрожавшим от негодования: «Оставьте, это бесполезно. Вы же его знаете». Для Гитлера самый важный результат речи заключался в том, чтобы зажечь широкие массы слушателей простотой изложения. Он обращался к народу и считал, что аплодисменты масс служат ему оправданием как государственному деятелю. Опьянение словами значило для него больше, чем жизненно важные интересы нации.
Я упомянул речи Гитлера, потому что они в значительной степени проистекают из его личной жизни. Это не были спонтанные сочинения, как могло показаться, судя по тому, как бойко он их диктовал. Скорее всего, идеи созревали в его голове постепенно, подчиняясь особому ритму его повседневной жизни. Речь, продиктованная стенографистке за одну ночь, могла касаться тем, которые муссировались им днями и неделями со своим окружением. Часами, днем и ночью, Гитлер расхаживал по большим комнатам, которые так любил, почти всегда в окружении своих адъютантов, ординарцев, близких помощников или случайных посетителей, докторов, а нередко и обеденных гостей, партийных функционеров или членов правительства, которых он пригласил остаться. Перед этим довольно случайным обществом, которое Гитлер держал при себе скорее по привычке, нежели по выбору, и которое ему было нужно исключительно в качестве слушателей, он говорил безостановочно, никому не давая возможности хотя бы время от времени вставить замечание. Перед этой публикой в ходе таких сборищ, иногда затягивавшихся на многие часы и часто повторявшихся, он оттачивал фрагменты речей, которые позже произносил публично.
Разговоры Гитлера были монологами. Их характеризовали бесконечные отступления и повторения одних и тех же основополагающих идей. Даже самые поучительные патриотические высказывания теряют силу, когда произносятся по каждому подходящему или неподходящему, но удобному случаю. Для мыслящих людей из окружения Гитлера слушать из года в год одно и то же было весьма нелегко. Некоторые старались как можно чаще улизнуть, другие пытались обрывать Гитлера, но эти попытки редко бывали успешными. Гитлер был так поглощен собой, что не понимал, как раздражают других его самовлюбленные разговоры. За многие годы Гитлер изрядно помучил бесчисленное множество слушателей. Я видел, как многие гости приходили к фюреру с радостью, а уходили, можно сказать, полностью выдохшимися. Бесконечные совещания днем и ночью физически изматывали весь его аппарат. Новички, впервые попавшие в окружение Гитлера, сначала говорили, что завидуют тем, кому повезло общаться с ним так долго. Спустя годы или месяцы они появлялись все реже и реже и выражали соболезнования тем, кому приходилось жертвовать личной жизнью и проводить все свое время в гнетущей атмосфере, создаваемой Гитлером. Геринг, Гесс и несколько других высокопоставленных лиц оказались в выгодном положении: они могли позволить себе заходить к Гитлеру один раз в несколько недель. Тогда с ними обращались как с редкими и желанными гостями. Тех же, кто постоянно находился возле Гитлера, он едва замечал, однако ревниво следил за тем, чтобы в его распоряжении всегда была обширная толпа слушателей. Случайным посетителям, вовлеченным Гитлером в длительный философский или политический разговор, зачастую казалось, что он высоко ценит их мнение. На самом деле они всего лишь были статистами, необходимыми Гитлеру в качестве резонаторов, чтобы вдохновляться собственными идеями и испытывать эффект своих слов. Гитлер мог говорить без устали; разговоры были его стихией.