Двенадцать несогласных
Шрифт:
Митинг был, разумеется, скучным. Лидеры различных лилипутских оппозиционных партий больше заботились не о том, чтобы увлечь толпу пламенными речами, а о том, чтобы времени на выступления лидерам каждой партии отводилось поровну, чтобы партийные флаги в толпе не перемешивались и чтобы никто, не дай бог, не подумал, будто где-то там на мостовой одетый в пиджак и галстук активист либеральной партии СПС обнимается с одетой в кожаную косуху активисткой национал-большевиков Лимонова, а сине-белый либеральный флаг над их головами ластится к черно-белому лимоновскому молоту и серпу.
– Не могу видеть серпы и молоты, – сетовал лидер либералов Борис Немцов, взбираясь в кузов грузовичка, служивший импровизированной
Толпа стояла безучастно. Выступления ораторов то и дело заглушались специальной машиной, про которую Немцов говорил, что она называется резонатором Гельмгольца. Резонатор был установлен в соседнем переулке и завывал так, будто город вот-вот подвергнется бомбардировке. Внутри резонатора сидели сотрудники ФСБ, и непонятно было, как у них-то самих не лопаются уши от воя, который производила вверенная им техника.
Интересно было только таджикским гастарбайтерам, которые строили на проспекте Сахарова новый многоэтажный дом. Они побросали инструменты и наблюдали митинг со строительных лесов. Интересным было только выступление молодой активистки СПС Маши Гайдар. Она возмущалась царящим в стране беззаконием и обещала президенту Путину, что его-то, дай срок, будут судить по закону и с полным соблюдением гражданских прав.
– Уже сейчас, – кричала Маша, – я могу зачитать вам, господин президент, ваши права. Вы имеете право хранить молчание. Вы имеете право на один телефонный звонок. Вы имеете право на адвоката…
В конце митинга с кузова грузовичка огласили резолюцию. Дело было накануне парламентских выборов и за три месяца до выборов президентских. В резолюции говорилось, что если выборы пройдут не свободно, если все партии не получат равного доступа к телеэфиру, если не все кандидаты в президенты будут зарегистрированы, если произойдут все эти нарушения Конституции, которые к тому времени и так уже очевидно произошли, то несогласные станут протестовать. Предполагалось, что лидеры митинга теперь отнесут эту резолюцию в Центральную избирательную комиссию, а толпа разойдется по домам. Митинг на проспекте Сахарова был разрешен властями. Шествие после митинга разрешено не было. Но надо ли врать, будто стоявшие в кузове грузовичка лидеры коалиции «Другая Россия» Гарри Каспаров и Эдуард Лимонов действительно собирались сейчас пойти в ЦИК вдвоем и не надеялись, что толпа увяжется за ними? Врать не надо. Надеялись.
Каспаров и Лимонов спустились на мостовую. В окружении охранников и соратников пошли в сторону метро. Толпа подалась следом. Какое-то время мы двигались по оцепленному милицией коридору, но, шагая в начале колонны, чувствовали вес и силу толпы у себя за спинами.
– Идем! Идем! Мы идем! – говорил лидер московского Объединенного гражданского фронта Александр Рыклин.
– Идут! Идут! Они идут! – испуганно пищали милицейские рации.
Мы вышли на Садовое кольцо. Шагали пока еще по тротуару, но все быстрее. Чтобы получше нас контролировать, какой-то милицейский начальник велел перекрыть на Садовом кольце движение, и это была ошибка. Машины помешали бы нам прорваться, а теперь за выстроившимся вдоль тротуара милицейским оцеплением не было ничего, кроме пустой улицы. Быстрее! Почти бегом! Взявшись за руки! «Нам нужна другая Россия!» – крикнул кто-то в толпе. Толпа подхватила, и по гулу голосов мы, не оборачиваясь, поняли, сколько нас. Сколько нас! Над нашими головами взмыли свернутые было транспаранты и флаги. «Нам нужна другая Россия!» Быстрее! Почти бегом! Взявшись за руки! «Рвем кордон! – крикнул за моей спиной кто-то понимающий, что толпой можно управлять, если твои приказания не противоречат ее смутной рокочущей воле. – Рвем кордон!»
Мы обернулись лицом к теснившим нас милиционерам, и это их оцепление, эта их отработанная на тренировках техника сдерживания толпы, эта их сплошная стена из щитов, эти их руки в замок – все это лопнуло, как гнилая нитка. Толпа выплеснулась на проезжую часть Садового кольца. Шедшие за нами люди перенесли нас через дорогу, как река несет щепку. Мы вошли в улицу Мясницкая. Она была пуста. Только в дальнем ее конце маячил омоновский кордон, усиленный тяжелой техникой. Но до кордона у нас было метров восемьсот или даже целая верста свободы. И если не пройти эту версту под развернутыми флагами и с гордо поднятой головой, то грош нам цена.
Мы шли и улыбались. Люди, перепугавшиеся в 1999 году взрывов в московских домах, желавшие порядка в ущерб свободе, сами просившие над собой твердой власти и считавшие Путина необходимым для страны российским Пиночетом. Попустившие вторую чеченскую войну, потому что не хватало мозгов вообразить себе мир. Разрешившие власти отнять у нас свободное телевидение, потому что владелец его был несимпатичным человеком. Согласившиеся, после того как захвачен был террористами театральный центр на Дубровке, что нельзя давать врагам слово и нельзя показывать контртеррористические операции в прямом эфире, потому что надо же понимать. Согласившиеся всюду видеть врагов и сами причисленные к врагам. Мы шли и улыбались. Не хотелось даже курить на ходу, как не хочется курить в горах или на море. Хотелось дышать.
Время от времени из глубины Мясницкой направлялось нам навстречу подразделение ОМОНа. Офицер выстраивал бойцов поперек улицы, но бойцы не останавливали нас. Пропускали, расступались. И только если бабушки били бойцов по каскам легкими пластмассовыми древками от знамен, бойцы отнимали у бабушек древки. Я не сразу понял, что пропускавшие голову нашей колонны омоновские цепи не то чтобы ослушивались приказа, а смыкались за нашими спинами, отрубая от нашего шествия по кусочку хвост и постепенно лишая нас подпиравшей сзади силы.
К тому времени, как мы прошли Мясницкую, инерция нашего движения иссякла. Кордон, перегораживавший улицу в конце, выглядел настолько плотным и решительным, что ясно было: сейчас нас начнут бить. Шагавший рядом со мной лидер молодежного крыла партии «Яблоко» Илья Яшин пытался свернуть толпу в переулок и увести от омоновских дубинок, но куда там. Илья даже забрался на крышу припаркованного у тротуара автомобиля и стал кричать людям, чтобы заворачивали, заворачивали, но никто его не слушал. Эта попытка избежать столкновения обернулась только тем, что в вечерних новостях на государственном телевидении из всего Марша несогласных показали, кроме пьяных бездомных, одного Илью Яшина, топтавшего чужой автомобиль и наглядно демонстрировавшего, какие вандалы все эти противники действующей власти.
Деваться нам было некуда. Мы подошли вплотную к цепи ОМОНа. Дюжие бойцы в касках рассекли нашу толпу, как и положено по их военной науке, на сектора, принялись бить дубинками и заталкивать в тюремные автозаки. Я видел, как задерживали Каспарова. С него слетела шапка. Толпа дважды отбивала его, но не смогла отбить. Лимонов куда-то пропал. Илья Яшин, которому я позвонил спросить, где он, отвечал: «Где я могу быть? Сижу в омоновском автобусе».
Журналистов в общем не трогали, если только те не подворачивались под горячую руку. Но чтобы боец ОМОН считал тебя журналистом, надо было носить особый флуоресцентный жилет. А я на заседании Общественной палаты, когда обсуждался закон о введении в обиход этих жилетов, долженствовавших выделить журналистов из толпы во время массовых волнений, от жилета отказался. Я сказал, что евреям в Третьем рейхе желтые звезды на одежду нашивали тоже для их же безопасности, а кончилось газовыми камерами. Теперь носить журналистский защитительный жилет мне было западло, и я, честно говоря, жалел об этом.