Двенадцать подвигов Рабин Гута
Шрифт:
Афродита, которую Немертея не пустила к Рабиновичу, а Гера, соответственно, к Жомову, презрительно фыркнула в сторону своих соперниц и примостилась рядом с Поповым. У этой безразмерной девицы, похоже, была течка… Что такое? Опять я не то сказал?! Ну, не знаю, как у вас, у людей, а у нас, у собак, когда сучка перед кобелем задницу поднимает, это именно так и называется. В общем, не будем спорить о терминологии, тем более что смысл и в том и в другом случае один и тот же: Афродита всем своим видом пыталась показать Попову, что он ей явно интересен. Однако не на того нарвалась!!! Нашего Андрюшу ничего, кроме пищи, не интересует. Ну, разве что выпивка.
Так вот, Афродита откровенно приставала
Я заорал благим матом и рванулся вперед, пытаясь выдернуть поводок из-под стула Рабиновича. Уж не знаю, какое из моих действий – первое или второе – произвело на него большее впечатление, но Сеня вздрогнул и повернулся вправо. Увидев Попова со стрелой, торчащей из-под левой лопатки, он собрался было вскочить со стула, но тут Андрюша поднял морду из деликатесного блюда и, не обращая никакого внимания ни на стрелу в груди, ни на вожделенных голубей, ни на беспокойство соратников, совершенно по-идиотски улыбнулся и повернулся к Афродите.
– Девушка, вы просто божественно прекрасны, – совершенно не своим, каким-то писклявым голосом проговорил он. – Никого и никогда во вселенной не было еще красивей вас. Если вы позволите мне поцеловать вашу руку и показать моих аквариумных рыбок, я буду самым счастливым существом на свете.
Афродита жеманно улыбнулась, растянув жирные губы до ушей, чем поразительно напомнила мне счастливого бультерьера, а затем протянула свою жирную лапищу вперед, тыкая ее Попову под нос. Под моим оторопевшим взглядом Андрюша, словно откусывая кусок от самой вкусной в мире свиной грудинки, прилепился губами к лапе Афродиты и смачно начал ее лобызать. От этого зрелища у меня отвалилась нижняя челюсть до пола, едва не придавив передние лапы, а мои менты на пару минут, пока Попов продолжал целовать ручку богини красоты, казалось, и вовсе проглотили языки.
Честное слово, глазам своим я отказывался верить и до последнего момента надеялся, что Андрюша просто перепутал божественную ручку со своим деликатесным блюдом и сейчас откусит от нее кусок. Я даже зажмурился, представив, как сейчас заорет Афродита, но этого не произошло. Зато заорал мой Сеня:
– Поп, свинья жирная, ты что такое делаешь? – а затем поднялся со стула и грозно направился к толстому живчику. – Ты что с ним сделал, недоумок краснорожий?!
Тот, хихикая и пошлепывая себя по ягодицам, помчался от Рабиновича вокруг стола, не забывая по ходу показывать моему хозяину язык. Сеня, как это у нас заведено, бегать за преступником сам не стал. Он скомандовал мне «фас!» и, зная, что я от подлеца не отстану, остановился около Андрея, вознамерившись вытащить у него из спины стрелу.
Честно говоря, что именно происходило в следующие несколько секунд, сказать вам не могу, поскольку свидетелем этого не являлся. Я просто поспешил выполнить распоряжение хозяина, пытаясь поймать божка, виновного в помешательстве моего друга. Пока я под столом до толстяка добирался, тот каким-то образом оказался на полу. Причем, судя по тому, что он пребывал в состоянии «грогги», без чьей-то помощи тут не обошлось. Оседлав подлеца, я постарался по запаху определить, кто именно вмешался в задержание преступника, но этого делать не пришлось. Рядом с утихомирившимся живчиком лежал помятый серебряный бокал, а на противоположной стороне стола возвышался Жомов, сжимавший в руке резиновую дубинку… Понятно! Боги стали свидетелями действия ментовского резино-метательного оружия. Что ж, Ваня, спасибо за помощь!
Я рыкнул на чью-то руку, вытянувшуюся в направлении охраняемого мной полутрупа. Рука тут же исчезла из поля моего зрения, и я спокойно смог осмотреться, приготовившись отразить любую попытку вмешательства в действия наряда российской милиции. Таких попыток никем не предпринималось, поскольку все присутствующие на пиру внимательно следили за манипуляциями Рабиновича, а тот безуспешно пытался вытащить стрелу, пробившую насквозь тушу Попова. Мой Сеня дергал изо всех сил, но стрела не двигалась с места. Более того, сам Андрюша оказался единственным, кто никак не реагировал на манипуляции Рабиновича. Он сидел совершенно неподвижно и пялился осоловелыми глазами на Афродиту, словно сенбернар на кусок хлеба посреди обеденного стола.
Я второй раз уронил челюсть от удивления и пришел в себя, лишь почувствовав, что мой язык елозит по грязному хитону живчика. С отвращением трижды сплюнув, я вытер язык о шерсть у себя на морде и вновь, вместе со всеми, посмотрел на Рабиновича. Тот, осерчав, отвесил Андрюше подзатыльник.
– Поп, не етит твою не мать! Переключи рацию на прием. Тебя «подпол» вызывает! – заорал он прямо Андрюше в ухо. Тот не пошевелился и вообще ничем не показал, что слышит друга, продолжая бестолково пялиться на Афродиту.
– Бесполезно, – обращаясь к Сене, томно потянулась та. – Вы же смертные, хотя и чужестранцы. А еще ни одного смертного не удавалось спасти от стрел Эрота…
Ах, значит этот толстый урод – Эрот собственной персоной? Прототип римского Амура? Этакого маленького дитятки с крылышками за спиной? Ну они и извращенцы! А я, идиот, как же сам об этом не догадался?!
Сеня, похоже, был удивлен собственной недогадливостью еще больше, чем я своей. Несколько секунд он с выражением недоумения и одновременно брезгливости на лице рассматривал охраняемое мной божество, а затем попросил Жомова привести Эрота в чувство и притащить его к Попову, а я подумал, отчего же мы видим стрелу этого смертельно опасного для людей бога. Впрочем, долго голову над этой проблемой ломать не пришлось. Видимо, здесь, на Олимпе, стрелы Эрота вполне ощутимы и осязаемы для всех, кроме самой жертвы. Интересно, как же тогда олимпийцы держат в наморднике этого прохвоста? Или им его стрелы, что коту, засевшему на крыше, лай взбесившегося бульдога у подъезда?
Впрочем, выяснять это у меня ни времени, ни возможности не было. Ваня Жомов вежливо попросил меня слезть с контуженого бога и двумя хорошими оплеухами заставил его вернуться к реальности. Эрот пару секунд похлопал глазами, а затем, когда омоновец потащил его к Попову, снова захихикал. Правда, на этот раз не ехидно, а жалобно. Я презрительно фыркнул и отправился следом, чтобы не пропустить интересного зрелища.
– Так, блин, снайпер-самоучка, – обратился Рабинович к Эроту, беспомощно болтавшемуся в вытянутой клешне омоновца. – Или ты сейчас приведешь нашего друга в чувство, или я тебе пачку твоих собственных стрел в задницу запихаю.
– Так я не могу, – хихикая, отозвался тот. – Правилами не положено. – Жомов встряхнул толстячка так, что у того зубы клацнули. – Ладно, ладно. Сейчас сделаю. Только отпустите!
Вопросительно посмотрев на Рабиновича и получив утвердительный ответ, Ваня выпустил проказливого божка из рук. Тот поежился, поправил тунику и подошел к Попову со спины. Посмотрев по сторонам, Эрот попросил всех отвернуться. Все, естественно, так и разбежались это делать! Живчик обреченно вздохнул и, наклонившись к спине Попова, трижды плюнул через правое плечо, трижды дунул на стрелу и, пробормотав: «Изыди нечистая сила, останься чистый спирт!», легко выдернул свой метательный снаряд из спины нашего криминалиста. Тот дернулся и растерянно посмотрел по сторонам.