Двенадцать шагов фанданго
Шрифт:
Вытянул руку по направлению к условному горизонту в виде приборной доски. Старался понять, существует ли связь между бесчувственной головой и пальцами. Связи не было: я дрожал, словно сидел на хрупком дереве, во рту было сухо и смрадно, как в испанском баре, там, где мои вены заходили за травмированные ушные раковины, возникала боль. Луиза была мертва, но это обстоятельство еще не осознавалось как ему следовало быть осознанным. В моей голове бушевал вихревой грохочущий шторм, все линии связи с ней были перерезаны. Порывы ветра били словно удары, дождь лил как из ведра сквозь прорехи сверкающего зарницами неба. На расстоянии, качаясь на ветру и мигая под дождем, неоновый щит посылал сквозь ураган сигнал: «Может, еще жива!» Может, Луиза не умирала. Может, это был сон. Может, все было трюком. Она мертва,
Обожженная солнцем сточная труба, по которой неслись такие же, как мы, мешки с дерьмом, видимо, была заполнена изменой, ложью и эгоизмом. Будучи стоком цивилизованного общества, этот поток падал вниз струями, удаляясь от высокоморальной почвы, но даже здесь, в преисподней, вызывало некоторый шок открытие, что твоя подружка клеит твоего помощника и замышляет твое убийство. Требовались время и сила духа, чтобы примириться с таким предательством. У меня их не было. Луиза прошла путь от самонадеянности до предательства и смерти в течение одной короткой летней ночи, — и ушла навеки. Возможно, если бы я доверил ей правду, сам был бы унесен рекой, пораженный шоком и бездыханный, Луиза же мучилась бы на моем месте. Интересно, что бы я тогда чувствовал? Не найдя ответа на этот вопрос, я задумался над тем, что бы почувствовала Луиза, если бы пуля Жан-Марка пронзила меня.
Что бы она сказала?
Луиза сказала бы: «Пусть идет к черту».
— Так пусть она идет к черту, — сказал я по-французски, так чтобы это понял и Бенуа.
Больше я не хотел думать о Луизе, а Бенуа, кажется, был заинтересован в том, чтобы скрасить молчание кое-какими мыслями, зашевелившимися в его голове. Я затеял разговор только для того, чтобы он его поддержал.
— Чей это кокаин?
Он подумал некоторое время, затем решил удостоить меня ответом:
— Одной шишки в Париже.
— Жан-Марка?
— Я сказал — одной шишки! — гаркнул он.
— Тогда почему за ним приехал Жан-Марк?
— Потому что прежде всего на нем лежит вина за то, что кокаин оказался здесь. Он его потерял, он же должен его найти. Вот почему.
— А ты работаешь на Жан-Марка?
Бенуа рассмеялся:
— Нет, я работаю не на Жан-Марка. Я представляю здесь человека, которому принадлежит товар, утерянный Жан-Марком.
— Как он потерял кокаин? — Я был не слишком заинтересован в ответе на вопрос, но лучше было разговаривать, чем думать, особенно в этот темный час.
Бенуа сменил скорость и повел фургон вверх по довольно крутому косогору.
— Он назначил несколько ненужных встреч… Дерьмо! — выругался Бенуа, когда фургон остановился и потребовались обе руки, чтобы вытянуть обвисший ручной тормоз, насколько это возможно. Поскольку началась крутая осыпающаяся дорога в гору, двигаться дальше было сложно, но со второй попытки фургон натужно двинулся вперед, как старый искалеченный мул. — Он поручил доставку товара одному из своих ублюдков, чтобы тот реализовал его на рынке. Говорил, что несет за него ответственность. Считал, что парень нуждается в помощи для того, чтобы встать на ноги, после того как вышел из тюрьмы и обнаружил, что его шалава мать умерла во время его пребывания в заключении…
Фургон почти исчерпал свои возможности, но Бенуа на некоторое время остановился, а затем двинулся дальше.
— Фургон — дерьмо, — пожаловался он.
— Что же случилось с этим парнем? — спросил я, как будто не знал этого. Парень встретился с Иваном, нетрудно догадаться.
Впрочем, все было не так.
— Ты мне скажи, — предложил Бенуа с усмешкой. — Ты его видел последним?
Это обстоятельство ничего не значило и одновременно значило все: оно не просто несколько изменило ход событий, но придало им совершенно иную окраску. Я чувствовал, что должен был сильнее удивиться этому открытию, но мой мозг был настолько парализован, что, каким бы открытие ни было весомым и в некотором роде значительным, новость
— Почему барахлит этот сволочной, идиотский фургон? — выругался Бенуа, когда «транзит» снова остановился. Он повертел провода зажигания, прибавил газ, затем повернулся ко мне: — В чем дело? Где неполадки?
Я знал, в чем неполадки, но не мог объяснить ему это даже по-английски. Что-то длинное, тягучее под капотом следовало дернуть в сторону, затем фургон заводился. Гельмут дважды демонстрировал это на холме в крепости, и дважды «транзит» становился дееспособным.
— Открой капот, — посоветовал я, — и поверни ключ только тогда, когда я скажу.
«Мерседес» Жан-Марка приблизился к нам сзади и дал протяжный звуковой сигнал.
— Arrete tes conneries! [29] — сердито сказал Бенуа.
— Ta guele, connard! [30] — огрызнулся Жан-Марк, и, когда я поднял побитый капот своего фургона, он вышел из «мерседеса» и обрушился с руганью на Бенуа.
Арапчонок тоже выбрался из «мерседеса» и встал, наблюдая яростную перебранку сторон. На мгновение наши взгляды встретились. Антонита ла Буэна смотрела на Ивана точно так же…
29
Кончай ерундой заниматься! (фр).
30
Заткни пасть! (фр.).
Я взялся за трос, но моя команда повернуть ключ потонула в шуме перебранки между похитителями. Напряжение и раздражение двух длинных ночей и одного долгого жаркого дня, наконец, образовали критическую массу. Бенуа больше не мог сдерживаться. Наблюдать за конфликтующими французами весьма занятно. Они сближают лица на минимальную дистанцию, слишком малую для мордобоя, и стремятся сокрушить друг друга сочетанием сарказма, мощи голосовых связок, алогичности и чесночного запаха. Жан-Марк держался надменно, как Наполеон, в то время как Бенуа теснил его.
Он говорил Жан-Марку, что не принимает его властные амбиции, оспаривал способность выполнять работу, которой он, Бенуа, давно занимался, поскольку был на тринадцать лет старше. Бенуа размахивал руками и заявлял, что находит Жан-Марка смешным, даже жалким с его привычкой важничать, как петух, и кичиться своим парижским происхождением. Называл его крайне безответственным, а его высокомерное, самонадеянное поведение — способным довести их всех до двадцатилетнего заключения в испанской тюрьме. Жан-Марк парировал — мол, как ты смеешь предъявлять мне претензии. Когда же становилось очевидным, что может пострадать его репутация, прибег к крысиной тактике придирок к незначительным промахам в аргументации Бенуа. Это крестьянская страна, доказывал он, более близкая к третьему миру, чем к Европе, и никому не придет в голову расследовать гибель пары иностранных наркоманов. Здесь это происходит сплошь и рядом, поскольку человеческая жизнь совершенно не ценится. Бенуа использовал крестьянские пословицы и упрекал напарника в том, что он глупее своих штанов, поскольку мыслит не головой, а штанами, без всякого предвидения и воображения. Я решил, что настало подходящее время покинуть эту конфликтующую компанию. Оставив капот открытым, сошел с дороги и ступил на поросший лесом косогор, ведущий назад к реке, протекавшей в нескольких сотнях метров внизу. Я шел медленно и упорно по наклонной линии, на согнутых в коленях ногах. Мои вены налились свинцом, а мышцы словно превратились в битое стекло. Через пару десятков шагов косогор и темные, смолистые сосны заслонили от меня оба фургона. Я повернул налево, следуя рельефу, услышал, как мои похитители всполошились из-за моего отсутствия. Их крики слышались гораздо ближе, чем я ожидал, разносились эхом по лесной чаще, но их неискренние обещания и энергичные угрозы не сулили мне возможности вернуться.