Дверь обратно
Шрифт:
Ну так вот, шапка-невидимка не подкачала. В зеркальном отражении я исправно появлялась и исчезала. Савва Юльевич светился от гордости. Я накинула шапку и на него — ничего не произошло. Тогда взяла саквояж в руки, натянула на себя опять шапку — пропали оба. Похоже, шапка действовала только на обладателей теменного родничка. А вот в руки можно брать что угодно, при этом пропадал и удерживаемый предмет тоже.
В общем, до утра мне было чем заняться. Вызывая всякие волшебные вещи, экспериментировала и так и сяк. Теперь я жалела, что не всегда внимательно слушала Анебоса, потому что понятия не имела, как обращаться
Утром я, радостно хихикая, решила, что теперь не только Анебос может появляться неожиданно. И, предвкушая встречу, натянула шапку-невидимку. Спускаясь вниз на улицу, внезапно наткнулась на Даян Измировича и еле-еле успела отпрянуть в сторону, вжавшись в стену и затаив дыхание. Он прошел буквально в нескольких сантиметрах от меня. Но вроде все обошлось, мое местонахождение обнаружено не было.
Уже на ступеньках я поняла, что идти не так уж и просто. Поскольку себя я не видела, то не видела и куда ногу ставлю. Незримость собственного тела оказалась весьма неприятной штукой. Вот я ни разу не задумывалась, что, когда мы куда-нибудь смотрим, даже если вдаль, в поле зрения попадают, например, собственные ресницы и кончик носа. То есть какой-то телесный ореол имеется. В шапке же возникало жутковатое ощущение, что в пространстве плывут только твои глаза. Тут же перестали ощущаться и габариты тела. С горем пополам спустившись, я решила, что к шапке надо привыкать. На ровном месте идти стало полегче.
Я зашла на кухню, свистнула у стряпухи свежевыпеченную ватрушку и с чувством, что теперь у меня весь мир в кармане, вышла на двор. Там заняла стратегически выгодное положение под кустом сирени и, тихонько посмеиваясь, предвкушала, как гавкну над ухом ничего не подозревающего Анебоса. Минут через тридцать мне пришло в голову, что, может, не гавкнуть, а какой-нибудь другой звук издать? Вдруг псеглавцу покажется оскорбительным и расистским мой лай? Придумать другой звук я не успела, так как он появился… и направился прямо ко мне!
— Это мужская шапка, — сказал он, ухмыляясь, — приличной девице плат больше пойдет.
— Ты меня видишь? — От расстройства хотелось плакать. Чувство было такое, как будто прямо из рук забрали подарок. Кроме всего прочего, у меня всегда было развито воображение, поэтому я воочию представила, как по-дурацки выгляжу в сарафане и идиотской мономаховой папахе на башке. Еще и шкодливое выражение лица сюда прибавим… Я застонала про себя.
— Конечно. Я ж тебе вчера говорил, что шапки-скрытницы только от простых людей действуют. От тех же, у кого хоть чуть-чуть способности к волшбе есть, она не поможет.
Ничего такого из вчерашнего рассказа не помню. Я стянула с себя дурацкую шапку и попыталась немного пригладить торчащие волосы.
— Я правильно поняла, что даже те, кто с маленькими способностями, все равно увидят? — Он кивнул. — А ты бы не мог надеть?
Анебос взял шапку и натянул ее себе прямо на уши. И тут же пропал. Сколько я ни напрягалась, ни вглядывалась — пусто. Я ничего не видела! Ну точно, откуда бы у меня появиться волшебным способностям?
Уже на подходе к Роще я решила спросить:
— А у тебя способности во сколько лет проявились?
— С рождения. Каждого русича при рождении проверяют на наличие силы.
— А бывает так, что она позже проявляется?
— Я такого не слышал, — и, покосившись на меня, добавил: — Но это вовсе не означает, что такого не бывает. Боги всесильны, разумны и многообразны. Так что чего только не бывает на свете!
В хижине Атея не было, но псеглавца это нисколько не смутило. Он сел на крыльцо и уставился на небо.
— Представляешь, Стеша, говорят, есть такие места, где солнце почти круглый год бывает на небосклоне. А вот снега вообще там не видывали, и много вокруг песка, который, как трава, укрывает землю.
— Конечно, бывают.
— А ты бывала там?
— Нет.
— Говорят только, что людей там почти совсем и нет. А волшебной силы вроде немного осталось. Вот закончу учебу, соберу дружину — и путешествовать.
— Ну, кто про что, а Анебос про жаркие страны, — раздался вдруг голос сзади, — уж сколько раз я тебе, сын Асилы, говорил, что для хорошего путешествия вовсе не обязательно перемещать тело в пространстве. Дух — вот лучший путник по мирам.
Атей стоял на пороге хижины, всем своим видом показывая, что все время в ней и находился. В этот раз внутрь он нас не позвал, а вышел сам и сел на колоду для рубки дров. Сегодня он мне показался гораздо старше, чем позавчера. В светлой бороде хоть и не явно, но просматривалась седина. На лице обнаружились морщины, да и борода выросла необычайно и сейчас достигала середины груди. Вот только взгляд ясных серых глаз оставался все таким же открытым и доброжелательным.
— Ну и как, Стеша, прошел вчерашний день? Все ли поглянулось в чародеятельном месте? Хорош ли был проводник твой?
Ну я, как смогла, рассказала о своих впечатлениях. Потом речь зашла о саквояже, но тут уж инициативу перехватил сам Савва Юльевич. Усевшись на верхнюю ступеньку крыльца, он принял самое деятельное участие в разговоре. Вначале все норовил перебить меня, все ему казалось, что я как-то не так про него рассказываю, а потом и вовсе не дал мне ни словечка вставить. Но вот ведь что интересно, разглагольствовал саквояж долго, а про себя так ничего и не сказал. Я-то надеялась, что опытный волхв выспросит про какие-нибудь душещипательные подробности автобиографии разговорчивой кожгалантереи, но нет. И ведь вредная сумка не отказывалась отвечать, скорее даже выражала готовность, но просто спрашивали ее про одно, а отвечала она совсем про другое. После этого Атей, спрося позволения и у меня, и у Саввы Юльевича, разглядывал его, щупал, сыпал какие-то порошки. Саквояж корчил из себя страдальца, раза два даже весьма натурально чихнул. Но, судя по удрученному лицу волхва, все манипуляции ни к чему не привели.
Потом, видимо махнув рукой на вздорный саквояж и пробормотав что-то про неизвестную природу волшбы, Атей спросил про часы. Сообразив только сейчас, что бедный Пташик не видел света белого со времени подхода с коневрусами к Борею, и, костеря себя на чем свет стоит, я завела часы. После привычного предварительного тумана пред нами предстал гордый двуглавый птиц. Походив немного взад-вперед, он распушил крылья и значительно произнес, глядя на Атея правой головой (левая при этом выщелкивала из-под крыла блоху):