Дверь, ведущая в ад
Шрифт:
АНДРЕЙ. Не так…
Я (удивленно). То есть?
АНДРЕЙ. Я ей звонил. Днем. Часов в одиннадцать. Я уже не мог без нее… Но она сказала, что не изменит своего решения. Я опять психанул и бросил трубку. Я был очень зол на нее, потому и не приехал к ней пятого января. И в этот день ее… не стало. А если бы приехал, все могло быть по-другому, ведь я мог защитить ее, и сейчас она бы была жива. Никогда себе этого не прощу…
Она была настоящей, понимаешь?
Я. Да.
АНДРЕЙ. Ничего ты не понимаешь, журналист. Между нами было… что-то особенное. Такое… большое. Огромное.
Нет, Андрей не убийца. И тем более не маньяк.
– Что ж, спасибо, что вы согласились поговорить со мной, – завершил я допрос.
– Так мы договорились? – посмотрел он на меня и протянул руку.
– Договорились, – ответил я и пожал протянутую ладонь.
То, что Андрей не убийца и что Сания не просто бросила работу в «Берлоге» и вернулась домой, а бесследно пропала, подтверждало мою версию о маньяке. Но вот что делать дальше – я пока не знал.
Искать Санию?
Где и как?
Попробовать разузнать о прежних «измайловских маньяках»: не вернулся ли кто из них на свободу?
Пожалуй, здесь следует попробовать.
Начать я решил с маньяка, орудовавшего в Измайловском парке с 1993 по 1997 год. Того самого, что набрасывался на женщин сзади, душил веревкой, а потом, сволочь редкая, измывался над ними, уже почти мертвыми. Правда, среди загубленных им женщин были как рыжеволосые, так и блондинки, и даже одна девушка с зелеными волосами, но больше вроде из прошлых маньяков никто и не подходил. Звали того маньяка Филипп Бузько. Его поместили в психушку сразу после суда. Вопрос: а не вернулся означенный Бузько из психушки и не принялся ли за старое? Говорят, что таких вылечить может только электрический стул.
Я поднял подшивки газет тех лет (в Интернете информация была весьма скудной) и выяснил, что следствие по делу Филиппа Бузько вел старший следователь следственного отдела городской прокуратуры майор юстиции Н. П. Знаменский (позже я выяснил у Коробова, что зовут его Николаем Павловичем). Путем несложных переговоров с Володькой Коробовым я узнал также адрес следователя Знаменского и то, что он вот уже как восемнадцатый годок пребывает на пенсии. Одиннадцатого января, ближе к вечеру, после отъезда Ирины (ведь завтра предстоял первый учебный день в новом году) я отправился на Знаменку, где проживал Николай Павлович. Его шестиэтажный дом под номером пятнадцать был дореволюционной постройки и выходил фасадом аккурат на улицу, так что искать его долго не пришлось. Зайдя в единственный подъезд, я поднялся на второй этаж, остановился у квартиры под номером пять и нажал на кнопку звонка. Вскоре послышались приближающиеся шаркающие шаги, после чего меня долго и внимательно рассматривали в глазок. А потом спросили:
– Кто?
– Меня зовут Аристарх Русаков, – произнес я в дверь.
– Кто там? – повторился вопрос.
– Аристарх Русаков, – очень громко произнес я.
– Ну, как хотите, – буркнули за дверью, и снова послышались шаркающие шаги. Уже удаляющиеся.
Сначала я ни черта не понял. И только через минуту дошло, что меня просто не услышали.
Еще через минуту я позвонил снова.
Послышались приближающиеся шаркающие шаги, затем из-за двери спросили:
– Кто?
– Меня зовут Аристарх Русаков, – заорал я что есть мочи, сложив ладони рупором и прислонив их к тому месту, где дверное полотно соприкасалось с проемом.
– И что вам нужно? – последовал новый вопрос.
– Поговорить с вами, – снова заорал я на весь подъезд. – Я – телевизионный журналист… – И, достав свое удостоверение, приблизил его к дверному глазку.
Какое-то время за дверью стояла замогильная тишина. Очевидно, это рассматривали мою корочку.
– Вы один? – последовал следующий вопрос.
– Да, один! – проорал я.
Человек за дверью немного подумал, открывать мне или нет, но, похоже, любопытство перевесило все остальные страхи, и дверь, щелкнув несколькими языками замков, приоткрылась. За ней произошло шевеление, вслед за этим на меня немигающе уставился мутный старческий глаз, после чего я услышал такое вот предупреждение:
– Если вы вор или грабитель, то учтите, ни денег, ни дорогих украшений в квартире не имеется.
– Понял, – прокричал я немного тише и добавил: – Но мне не нужны деньги и украшения.
– А что вам нужно?
– Поговорить. Я журналист…
– Говорите громче, чего шепчете-то? – произнес старик. – Когда не надо, так они все орут как не знай кто! А когда человека хочешь услышать, так все шепчут чего-то.
– Я говорю, что я – тележурналист и пришел с вами поговорить, – очень громко сказал я.
– О чем поговорить-то хочешь, милок? – За дверью снова произошло какое-то движение, и она приоткрылась чуть шире.
Разговор, еще не начавшись, начинал меня заметно утомлять.
– О вашей службе в следственном отделе городской прокуратуры, – ответил я.
Глаз нервно сморгнул. Затем дверь открылась еще шире, и показался уже весь хозяин квартиры: сухой старикан со впалыми желтоватыми щеками, бесцветными губами и глазами цвета плохо заваренного клейстера. Наверное, именно про таких в народе говорят, что «краше в гроб кладут». Старикан какое-то время рассматривал меня. А по прошествии не менее минуты, после того как убедился в моей благонадежности и в том, что я не стукну его битой по голове, не пырну ножом, не пойду шарить по квартире в надежде отыскать припрятанные в стопке туалетной бумаги «гробовые» деньги, сказал:
– А чего это вдруг вы, тележурналисты, мной заинтересовались?
– Так вы же легендарная личность среди следователей прокуратуры, – сказал я громко, слегка польстив ему. – Как можно вами не интересоваться?
Щеки у прокурорского старикана стали терять желтизну и даже слегка порозовели. Похоже, ему было приятно слышать такие слова. Он немного подумал и отошел в сторону, давая мне войти. И я вошел.
Если вам довелось жить в советские времена, то можете представить себе квартиру старика Знаменского. Тогда все квартиры походили одна на другую, будто бы срисованные под копирку: в прихожей висит вешалка с потускневшим от времени зеркалом, под ней подставка для обуви, возле которой лежит овальный вязаный коврик, сделавшийся от частой стирки серо-голубым.