Дверь
Шрифт:
– Эй, ты как?
– Пить хочется.
– Сейчас дам.
Голоса и мой, и Пикселя звучали шершаво, вполсилы. И еще – шевелиться совсем не хотелось. В поле зрения возникли глаза. Перевернутые. Пиксель рассматривал мое самочувствие.
– Ты сядь, а то я в тебя воду влить не могу.
– Наверное, у тебя эти самые критические дни, – скромно заметил Тоник.
– Ничего подобного. Еще пара недель…
Мне в этот момент вдруг сильно захотелось откусить Пикселю язык. И ум заодно. И его чертову наблюдательность в придачу. Гад он, хоть и мой друг. В таких ситуациях
Пара глотков и теперь у нас ни капли воды. Мы были на все сто вверены, что тут сплошные озера и реки. А расспросить старика даже не подумали. Теперь в рюкзаках пустые бутылки, в голове мысли о воде, до которой топать и топать. Так старик сказал. Я споткнулась о корень и выругалась нехорошим словом.
– Ты что? – взревел учитель.
– Извините, – споткнувшись, еще раз я повторила плохое слово.
– Как можно быть такой неосмотрительной? Разве тебе никто не говорил, что ни в коем случае нельзя говорить такие слова?
– И что теперь будет? – развеселился Пиксель. – У нас половина народа других слов не знает.
– И на их голову не сыплются многочисленные несчастья?
Изумление старика была неподдельным.
– Невероятно! У нас даже плеваться просто так нельзя – земля за осквернение отомстит.
– Вот уж фигня. Вы же на нее и писаете и гадите. Иначе и быть не может.
– Ну да. Это удобрение. А плевок – оскорбление.
– А как же лягушка? – вызывающе наступал Тоник.
– Лягушка – это исключение.
Получается, у нас сплошь оскорбители земли бродят. А те, кто не матерится и не плюется, засирают почву другими всевозможными способами. Мы такие. Мы это умеем! Нам только дай чистую территорию – вмиг загадим. И потом еще будем ходить и нос воротить. А зимой выпадает снег и все становится красивым. Интересно, а тут снег бывает? Наверняка, бывает. Как же без зимы. Тут же не тропики. Я хотела спросить про зиму у старика, но почему-то не стала.
Жара не спадала и жажда не успокаивалась. Казалось, мы немного еще пройдем и точно наткнемся на ручей или озеро.
Сосны постепенно сменились на подобия корявых елей. Или лиственниц. В общем, что-то хвойное, но только сверху. Снизу – корявые шершавые стволы.
– Ложитесь, пашава пришла, – резким голосом предупредил учитель.
Мы тут же завалились на землю.
– Молчать, дышать медленно и не думать, – скороговоркой напомнил старик и воцарилось бесшумие.
Смотреть нам не запретили, а я не могла вспомнить – можно ли лежать с открытыми глазами. Решила, что не воспрещается.
Сначала из ствола дерева начала сочиться черная смола. Как тушь для ресниц. Слезы скапливались на поврежденных местах на коре и медленно стекали вниз, сталкивались, объединялись и, отяжелев, становились крупной каплей, а потом резко устремлялись вниз, к корням.
Корни, на которые попадала странная смола, начинали дергаться, но из земли не выбирались. Я решила, что больше ничего странного не произойдет. Пашава усиливала дыхание и уши оглохли. В этот момент выступ на коре начал распухать и выпячиваться, удлиняясь. Теперь выступы смотрелись как уродливые рыбьи рыла с птичьими носами. Причем на старых деревьях морды выглядели более живыми, чем на молодых.
Я была уверена, что еще немного и из стволов покажутся чудовища. И тогда нам придется убегать, и тут пашава нас прикончит.
Скосив глаза я заметила, что старик и ребята валяются не открывая глаз. Расслабленные такие, будто спят.
Совсем рядом скрипнуло дерево, я вздрогнула. С ветки медленно кружась, планировало перо. Пушистое, черное. Зависло над моим лицом и замерло.
Мне совершенно не хотелось, чтоб оно упало на меня, и я стала передвигать его подальше от лица. Но перо упорствовало. Оно поднималось чуть выше и норовило вернуться. Пришлось его отправить вверх, теперь перо прицепилось на ветке и там осталось.
Скосив глаза, я решила продолжить наблюдение за древесными мордами. Нос, порытый корой, длинный как клюв, уже не вытягивался, стал блестящим, как полированный. Но рядом с ним образовались выпуклости, которые вполне могли сойти за глаза, прикрытые веками.
– Отбой тревоги! – учитель, кряхтя, начал подниматься и сел.
– Вы это видели?
Он поглядел на деревья. Я – тоже. Морды уменьшились, но некоторые так и остались заметными.
– Ясное дело. Не видел. Но слышал. И знаю что это такое.
Тоник и Пиксель уже вскочили и тоже уставились на странные барельефы.
– Вы обратите внимание, вот ствол в обхват, дерево взрослое, а вот это совсем старое.
– Ну да, на старом харя гораздо больше, – согласился Пиксель.
– Еще лет пять и из него существо само выйдет, а дерево сразу помрет. А существо, оно выходит ночью, и сразу зарывается под корни дерева помоложе.
– Спит там, что ли?
– Не совсем так. Затаивается. Но есть-то ему все равно охота. И если мимо пройдет человек, или собака, к примеру, то оно его под корни к себе в нору и утащит. Обнимет крепко и будет держать, пока не удушит. И для дерева хорошо – удобрение получается. А на стволе непременно два лица появятся. Но это все легенды. Я пока ни на одном дереве двух лиц не вижу.
– К лешему такие эксперименты. Пошли ка мы отседова, – решил Тоник, и мы ни секунды не споря последовали его призыву.
Пока странные деревья не закончились, все молчали. Ноги ставили осторожно, словно по минному полю брели. Не знаю, о чем думали ребята, а я боялась, что прямо сейчас меня схватят за ногу и ну как обнимать, да под землю утаскивать. Мне этого счастья в виде отлично удобрения ни разу не надо.
– Ура. Вот и наши родимые сосны, – ликование Пикселя сразу подняло всем настроение.