Дверь
Шрифт:
Рукомойникова с шестого этажа. То есть несуразные выходили вещи из предположения слепой случайности жизни, до того несуразные, что Сараев представить себе их не мог и принять не умел.
И такое однобокое отношение к понятию неизбежности человеческой судьбы помогло ему пережить разрыв с Марией и уход от нее, и он сосредоточил все свои душевные и физические силы на благоустройстве квартиры и на двери и на укреплении своей дальнейшей безопасности и обороноспособности, уйдя с головой в эти новые дела и заботы, и ни на что другое у него не хватало ни материальных средств, ни свободного времени.
И он психовал теперь и раздражался, если ему приходилось что-то незапланированное заранее делать. То есть он знал все свои жизненные обязанности наперечет: ну там на работу ходить
Это, значит, первое. Теперь – жилет. Тоже есть. Это второе. Ну и
“макаров”, конечно, – это третье”.
А потом, позже, он к устойчивым своим мыслям стал добавлять:
“Глазок в двери непробиваемый установлен, слава Богу, в самое время”.
И эти навязчивые мысли оборачивались в голове Сараева медленной каруселью и никогда его сознание не покидали. Он мог, конечно, переключиться на какие-нибудь иные мысли, но после опять продолжал думать о том, что у него есть стальная дверь и глазок, и бронежилет, и “макаров”.
А о “макарове” он часто думал в отдельности и в стихотворной форме народного творчества.
“Мы с “макаровым” вдвоем вам частушки пропоем”, – думал Сараев.
А заканчивал он эту свою мысль почти вслух: “Эх, глядь, твою мать, воевать так воевать”.
И он бормотал и пережевывал эту придуманную как-то частушку на разные мотивы и мелодии почти беспрерывно. Он и на суде, разводясь с Марией, напевал ее, частушку свою самодельную, себе под нос, невзирая на официальную обстановку. И судья у него все время спрашивала:
– Ответчик, вы имеете что-либо сообщить суду?
А Сараев вставал с места и отвечал ей:
– Нет. Не имею.
И опять пел свою песенку о верном “макарове”, используя музыку старинной песни “Из-за острова на стрежень”.
Так что весь процесс суда и развод с Марией мало чем подействовали на внутренний замкнутый мир Сараева, потому что он, будучи поглощен собственными мыслями, ничего этого, можно считать, не заметил.
Мария сказала ему, когда он принес ей очередные деньги, что заседание суда по их делу назначено и состоится во вторник, в двенадцать часов дня, и Сараев пришел на этот суд. В жилете пришел под свитером и с “макаровым” в кармане. Как всегда он ходил в последние дни и недели, так и на суд пришел. В том же виде.
И суд развел его и Марию, объявив их брак недействительным и расторгнутым с сегодняшнего числа. И когда судебное заседание было закрыто и суд удалился по своим делам, Сараев прекратил напевать песню о “макарове” и сказал Марии:
– Поздравляю с победой, – и поцеловал ей на прощание руку.
И Сараев быстро покинул зал заседаний суда и ушел домой.
Или, может, еще куда-либо он ушел – в магазин, допустим, за хлебом, ну, или за квартиру платить.
А положительное решение суда в ее пользу ничего, конечно, не изменило в сущности жизни Марии. Если не считать того, что стала она дважды разведенной и опять в каком-то смысле слова свободной и независимой женщиной. А больше никакой роли состоявшийся суд в судьбе и в распорядке Марииной жизни не сыграл. И она вернулась по окончании суда домой и стала жить и растить детей, кормя их и воспитывая день ото дня. И такое нынешнее состояние свободы нравилось Марии во всех отношениях, и ничего другого ей нужно не было, и мужчины, которые под разными вымышленными предлогами зачастили к ней на огонек, прослышав о ее разведенном статусе, не могли добиться от Марии желаемого и
И она жила ровно и взвешенно, в устойчивом, как говорится, режиме. Днем, значит, две работы вместе – госпредприятие то есть и малое предприятие, при нем созданное по инициативе генерального директора, потому что он, директор, свой кровный интерес в этом МП имел. А Мария, она на госпредприятии нормировщиком работала в основном крупнейшем цехе, а в малом предприятии – бухгалтером, так как образование и предыдущий богатый опыт работы ей такое совмещение позволяли. И времени дополнительного на вторую работу у нее мало уходило – только если на дом приходилось когда-никогда отчеты брать делать, а интенсивность труда, конечно, была у нее высокой, и она за рабочий день уставала как собака. А после работы, само собой, магазины продуктовые были на ее плечах, так как дети хлеб покупали, а кроме него – редко что, ну, может, молоко и кефир. И
Мария сама продукты все покупала, исключая колбасу, которую ей приносили с мясокомбината.
А из магазинов, с покупками, Мария домой шла. И там всегда что-то еще ее ждало и наваливалось – какая-нибудь срочная суета.
То уроки детские, без нее неразрешимые, то приготовление еды. А то пришить что-то возникала необходимость или постирать и убрать. Ну то есть установился у нее некоторый ритм и уклад жизни. Правда, в связи с тем что телефон она имела единственная на этаже, очень ее дергали и допекали. Потому что общий коридор у них длинный – шестнадцать квартир и звонить ходили к ней соседи до позднего времени. Она уже и телефон в прихожую, к двери, выставила, чтоб в квартиру все звонившие не лезли и грязь не натаскивали. А многие еще и своим знакомым ее номер давали, и те звонили и просили то одного, то другого позвать. И бывало, когда совсем ее доставали до печенок, она выключала телефон из розетки и в дверь никого не впускала. Особенно если детей дома не было, она такое практиковала. И тогда, в это время, могла
Мария отдохнуть и немного полежать на диване. Но потом приходили дети с тренировки своей или с гулянья, телефон включался, и все начиналось и продолжалось, потому что не хотела Мария, чтоб видели они эти ее ухищрения и росли неотзывчивыми и черствыми людьми.
Да, и что интересно и примечательно: когда она с Сараевым жила, к ним не ходили все подряд. Ну, Дуся ходила, еще двое, может, соседей. А чтоб ее номер давать – про это и речи не заводил никто, кроме, конечно, Дуси. Дуся и при Сараеве ее телефоном пользовалась широко и свободно. А больше никто не пользовался – разве только в критических каких-нибудь случаях: “скорую” вызвать или милицию. А как не стало Сараева, так квартира Марии в проходной двор превратилась на глазах, и к ней заходили ее знакомые без всякого дела и смысла, чтоб посидеть в тепле и выпить чего-нибудь и чтоб не идти подольше домой – к женам своим и семьям.
Зато Сараев теперь у нее не рассиживался, а придет, деньги положит на стол в кухне и говорит:
– Ну, я пошел.
И пропадает на месяц, как сквозь землю проваливается.
И так, значит, жила Мария после суда какое-то время года без событий, плавно, а потом что-то такое в ее темпе и порядке жизни нарушилось или сдвинулось и посыпались на нее всякие неприятности и трагические происшествия как из рога изобилия. И сначала это были мелкие неприятности, похожие друг на друга, словно братья и сестры, и можно было их пережить и забыть, из головы выбросив, а потом и крупные пошли одно за одним, по нарастающей. И первое, значит, что случилось – это перчатки кожаные у нее на рынке вытащили из кармана. Хорошие перчатки, венгерские. Она их уже третий год носила, а они как новые были, даже не потертые. А тут на рынок Мария пошла за картошкой, луком и другими овощами и, чтоб удобнее было расплачиваться с торговцами и пересыпать купленные овощи в сумку, перчатки с рук сняла и в карман положила, и, наверно, неглубоко, так, что торчали они из кармана. И их у нее вытащили в толпе.