Двери паранойи
Шрифт:
Тачка тронулась, и гладкая ненавистная рожа Виктора наконец-то сгинула с моих глаз. Я мягко покачивался в уютной темной утробе «мерса», ничего не предчувствуя и ничего не ожидая…
Сумерки в мозгах…
Холод в сердце…
Пустота вместо души…
В автомобильном чейнджере прочно и надолго засел Кенни Джи со своим саксофоном, издавая звуки, которые для меня мало что значили и не пробуждали меланхолии.
Кто-то плел нить событий, но я еще не подозревал об этом. Фариа готовил мой побег без моего участия. Малейшая попытка осознания могла испортить все. До определенного момента латинос оставался полновластным
Однако он был не в силах справиться с ветром, подувшим извне. Ветер усиливался. Начинался ураган. Бесплотные щупальца уже опутывали башню, раздвигая камни…
32
Когда мы выехали за ворота «Маканды», Эльвира достала из бара бутылку «Дом периньон». Я выпил два бокала, не оценив вкуса вина, и позже не почувствовал даже легких признаков опьянения.
Я сидел, уставившись прямо перед собой, то есть на торчавший над подголовником переднего сиденья кустик Зоиных волос. Город снаружи меня не интересовал – я не получал приказа его разглядывать. После третьего бокала Эльвира принялась зевать во весь рот, как сытая кошка. Ее вполне можно было снимать в рекламном ролике под девизом «шампанское – лучшее снотворное». Потом она сползла пониже и захрапела, привалившись мордой к моим ребрам.
Зоя обернулась и протянула мне последний документ, которого мне не хватало для полного комплекта (чуть не написал – «счастья»), – загранпаспорт с открытыми визами в Испанию и Италию. В книжечку была вложена тонкая пачка песет и лир – наверное, для того, чтобы я всякий раз не клянчил у «мамочки» денег на сигареты.
Не знал, что мы собираемся еще и в гости к макаронникам. Мне не доставало только траханья с Эльвирой в гондоле посреди венецианского канала – а ей могло взбрести в голову и не такое.
И тут я поймал себя на том, что начал критически оценивать действительность и исподтишка поглядывать по сторонам. Например, на дверные замки «мерседеса». Мой интерес был далеко не академическим. Кроме того, исходивший от Эльвы приторный парфюмерный запах внушал мне отвращение (почти забытое чувство!), как будто под боком пригрелось гигантское жирное земноводное, пытавшееся выдать себя за царевну. В то же время я снова почувствовал, что галстук затянут слишком туго. Я поднес к нему руку, чтобы ослабить узел, когда в зеркале заднего вида вдруг появилось лицо Фариа. Появилось – но не отразилось. Разница существенная.
Это было действительно неожиданно. Я даже невольно бросил быстрый взгляд влево. Отремонтированный компьютер в моей башке мгновенно вычислил углы: старик должен был устроиться у Эльвиры на коленях…
Еще пару секунд назад в узком зеркале отражались сосредоточенные глаза водителя – теперь же их закрасила нездешняя тьма. Из этой тьмы проступило лицо, которое могло принадлежать живому человеку или… отрубленной голове. Я видел только один, правый, глаз Фариа и почти полностью – его рот.
Он беззвучно прошептал что-то. Я с трудом прочел по губам. Всего два слова: «Не сейчас».
Хорошо, старик, как скажешь, – я и без того уже твой должник до гробовой доски. Впрочем, по-моему, это не всегда означает «пожизненно».
Несмотря на кондиционируемый воздух, я вспотел. Ладони стали влажными,
Впереди неизменно плыли два красных фонаря «вольво». Фары второй сопровождающей машины так же неизменно светили нам в корму. Вскоре весь этот караван казался мне похоронной процессией. Вот только я пока не мог понять, кого хоронят. Не хотелось думать, что меня.
Мы ехали по плохо освещенным улицам. Некоторые из них я уже не узнавал. За четыре года многие дома радикально преобразились. В основном это касалось первых этажей, на которых размещались магазины и забегаловки с помпезными и просто нелепыми названиями вроде «Мон Пари», «Бристоль», «Европейский дом», «Венеция». Особенно мне понравилась надпись «Частное предприятие «Анис». Дико? Смешно.
Вульгарное и кичливое тщеславие разбогатевшего быдла нагло перло из всех витрин и кабацких залов. Под внешней чистотой фасадов скрывались выгребные ямы, полные трупного яда, и подвалы с замурованными в стенах скелетами. Аккуратненькие интерьерчики, украшенные орхидеями, отдавали гнильцой. Шлюхи обоих полов выстраивались в очередь, привлеченные призраками красивой жизни. Но к чему сводилась эта жизнь? К тому, что теперь их трахали не в подворотнях, а в спальнях, обставленных арабской мебелью? Или, может быть, к осквернению «лучших в мире» итальянских унитазов? А как насчет того, чтобы начинать расплачиваться уже сейчас? Не будет вам, свиньи, покоя ни днем, ни ночью!
Во мне было столько злобы, скопившейся за последние месяцы и полностью подавленной, что я невольно проецировал ее вовне. Из меня бил настоящий фонтан. Эльвира беспокойно зашевелилась рядом; ее лицо болезненно исказилось, как будто она видела сон о том, что в поданном на десерт мороженом с клубникой оказался живой таракан.
Снаружи стало еще темнее – «мерседес» выехал на трассу, ведущую в аэропорт. Слева разлегся огромный пустырь, справа тянулись кварталы одноэтажных частных домов. Большинство домишек, окруженных редеющими садиками, были сейчас невидимы; всего три или четыре мигнули подслеповатыми окнами. В этой простой и обычной картине было что-то апокалиптическое: угасающие огни, сдавленные безграничной, бесформенной чернотой неба и земной тверди…
ОНО появилось опять – за моим левым ухом, над головой спящей Эльвиры. Бесплотное облако; воронка, излучающая запредельный ужас, который каким-то парадоксальным образом вытеснял мелкий опустошающий страх перед болью и физическим уничтожением. Это была смерть, если верить Фариа, но также и совершенное безразличие к жизни, сомнительная свобода на краю вечности, абсолютный культ неповторимого мгновения…
«Пора!» – прошептал голос старика. По-моему, на этот раз его услышал не я один. Водитель начал внезапно тормозить. Энергия, накопленная в моих мышцах, достигла исключительной концентрации. Собственные руки казались мне вылепленными из вещества звездных ядер. Они были сгустками плазмы, в которых происходили неизвестные реакции.