Двести лет вместе. Часть вторая
Шрифт:
Но и как много было в России евреев таких, кто не боялся «утонуть в громаде ассимилирующего тела» [1555] , кто предался русской стихии, русской культуре самозабвенно:
«В старое время только единицы из евреев испытали эту долю: Антокольский, Левитан, Рубинштейн и немногие другие. Позже их было больше. Как глубоко постигли они Россию, постигли её своей древней и изощрённой интуицией ума и сердца! Россия давалась их постижению – в своём мерцании, в загадочной игре света и тьмы, в своих борениях и страданиях. Она привлекла их сердца своей драматической борьбой добра и зла, своими роковыми зарницами, своими слабостями, своей силой, своим обаянием. – Но несколько десятилетий назад на культурную ниву России пришли уже не единицы, а тысячи евреев… И многие из них так искренно почувствовали себя русскими – душой, мыслями, вкусами и привычками… И всё же что-то есть в душе еврея… какой-то один звук, какой-то диссонанс, какая-то одна небольшая трещинка, но в неё в конце концов просачивается: извне – недоверие, насмешка и враждебность; а изнутри – какое-то древнее воспоминание.
1555
Вл. Жаботинский. На ложном пути // Вл. Жаботинский. Фельетоны, с. 251.
Кто же я? Кто я? Я русский?
– Нет, нет. Я русский еврей» [1556] .
Да, очевидно, у ассимиляции – свои, непереходимые пределы; в том и кроется отличие полной духовной ассимиляции от ассимиляции культурной, тем более – от широко разлитой гражданско-бытовой. Евреи – судьбоносно для еврейства – сохраняют себя и при всех внешних признаках ассимиляции, сохраняют «внутренний облик еврея» (Соломон Лурье).
Движение – слиться с остальным человечеством до конца, вопреки жёстким преградам Закона, – кажется естественным, живым. Но – осуществимо ли оно? Ещё и в XX в. кому-то из евреев казалось так: «Объединение всего человечества – идеал юдаистического мессианства» [1557] . – Но так ли? Но существовал ли когда такой идеал?
1556
Рани Арен. В русском галуте // «22», 1981, № 19, с. 135—136.
1557
Г.Б. Слиозберг. Дела минувших дней: Записки русского еврея: В 3 т. Париж, 1933—1934. Т. 1, с. 4.
Гораздо больше слышим энергичных возражений: «Никто не убедит и не принудит меня отказаться от своей, еврейской точки зрения, пожертвовать своими, еврейскими интересами ради универсальной идеи – будь то «пролетарский интернационализм» (в какой мы, дураки, в 20-е годы поверили), «великая Россия», «торжество христианства», «благо всего человечества» и тому подобное» [1558] .
Но и ещё иные настроения встречаем у несионистской и безрелигиозной, на три четверти ассимилированной еврейской интеллигенции. Из таковых женщина большого развития и широких политических интересов, Т.М.Л., высказала мне в Москве в 1967: «Ужасно было бы жить среди одних евреев. Самое ценное в нашем народе – космополитизм. Ужасно, если все соберутся в маленькое милитаристское государство. Для ассимилировавшихся евреев это совершенно непонятно». Я ей в ответ, робко: «Но для ассимилировавшихся евреев тут и проблемы нет, они ведь уже не евреи». Она: «Нет, какие-то гены в нас остаются».
1558
Ш. Маркиш. Ещё раз о ненависти к самому себе // «22», 1980, № 16, с. 189.
Ключ – не в фатальности происхождения, не в крови, не в генах, а: чья боль прилегает ближе к сердцу: еврейская или коренной нации, среди которой вырос? – «Национальность не исчерпывается, увы, ни знанием языка, ни приобщением к культуре, ни даже привязанностью к природе и жизненному укладу страны. Она имеет другое измерение – общность исторической судьбы, которая для каждого человека определяется мерой его сопричастности к истории и судьбе собственного народа. Но если для других эта сопричастность дана изначально, то для еврея она, во многом, – вопрос выбора, и нелёгкого» [1559] .
1559
Л. Цигельман-Дымерская. Советский антисемитизм – причины и прогнозы: [Семинар] // «22», 1978, № 3, с. 175.
Пока что – ассимиляция явлена недостаточно убедительно. Все, кто предлагали пути ассимиляции всеобщей, – обанкротились.
Проблема ассимиляции сохраняется в своей трудной разрешимости. И хотя в мировом огляде процесс ассимиляции зашёл очень далеко, – из этого никак нельзя заключить, что он отменит диаспору.
«Стопроцентно ассимилированного еврея [даже] советская жизнь… не породила – такого, чтобы он был ассимилирован на самом глубоком, психологическом уровне» [1560] . – И заключает еврейский критик: «Куда ни бросишь взгляд, везде найдёшь в ассимилированной жидкости нерастворимый еврейский осадок» [1561] .
1560
Ю. Штерн. Двойная ответственность // «22», 1981, № 21, с. 127.
1561
О. Рапопорт. Симптомы одной болезни // «22», 1978, № 1, с. 123.
Но отдельные яркие судьбы, но индивидуальные ассимилянты большой полноты – бывают. И мы в России – от души приветствуем их.
«Русский еврей… Еврей, русский… Сколько вокруг этого соединения-разделения пролилось крови, слёз, сколько нагромоздилось несказанных страданий, которым ещё не видать конца, и сколько здесь всё же было радости духовного и культурного роста… Было и осталось очень много евреев, которые подняли на свои плечи этот тяжкий крест: быть русским евреем и русским. Две любви, две страсти, два борения… Не слишком ли много для одного сердца? Да, слишком много. Но в этом и состоит фатальный трагизм этого двуединства. От слова не станется, и двуединство – всё-таки не есть единство. Здесь равновесие – не данность, а заданность» [1562] . – Это написано, оглядываясь на дореволюционную Россию из парижской эмиграции 1927 года.
1562
Ст. Иванович. Семен Юшкевич и евреи / Публикация Эд. Капитайкина // Евреи в культуре Русского Зарубежья. Иерусалим, 1992. Т. 1, с. 29.
Прошло полвека – и, оглядываясь из Израиля, другой русский еврей, чья жизнь прошла в России советской, говорит:
«Мы евреи, мы выросли в России, мы странный гибрид – русские евреи… О нас говорят: евреи по национальности, русские по культуре. Разве культура и национальность – это костюм на манекене…? Когда чудовищный пресс вгоняет один металл в другой, их потом нельзя разделить, даже разрезав. Нас прессовали под огромным давлением, десятки лет. Мои национальные чувства уже не имеют иного выражения, кроме как в моей культуре. Моя культура насквозь проросла моими национальными жилками. Разделите меня, мне тоже интересно узнать, какие клетки моей души окрашены в русский, какие в еврейский цвет? – Но было не только давление, не только насильственное сращение – было ещё и неожиданное сродство этих проникающих друг в друга начал в каких-то глубинных душевных пластах. Словно бы они дополняли друг друга до новой полноты: пространство временем, душевную широту – душевной глубиной, всеприятие – всеотрицанием; и была взаимная ревность об избранничестве. – Поэтому у меня нет двух душ – враждующих друг с другом, обессиливающих одна другую, раздваивающих меня. Душа у меня одна… не двойственная, не раздвоенная, не смешанная – одна» [1563] .
1563
[Р. Нудельман.] Колонка редактора // «22», 1979, № 7, с. 95-96.
А из России ему:
«Я верю, что неспроста это получилось на путях России – этот контакт души иудейской и души славянской, что было тут какое-то предназначение» [1564] .
ОТ АВТОРА
В 1990 году, заканчивая «Апрель 1917» и приводя в порядок огромный материал, оставшийся за пределами «Красного Колеса», я решил представить часть этого материала в виде исторического очерка о евреях в российской революции.
1564
Л-ский. Письма из России // «22», 1981, № 21, с. 150.
Почти сразу стало ясно, что для понимания происшедшего очерк неизбежно должен отступить по времени, – и так он отступал, даже к первому включению евреев в Российскую Империю в 1772, с чего и был начат; с другой стороны, революция 1917 стала динамическим толчком в судьбе российских евреев, – и очерк естественно протянулся в историю послереволюционную. Так родилось и название: «Двести лет вместе».
Однако я не сразу оценил тот отчётливый исторический рубеж, который положила широкая эмиграция евреев из СССР, начавшаяся в 70-х годах XX века, – как раз к 200-летию пребывания евреев в России, – и ставшая вполне свободной к 1987. Этот рубеж впервые отменил недобровольность состояния российских евреев: они более не прикреплены к жизни здесь, их ждёт Израиль, им доступны все страны мира. Ясно обозначившийся этот рубеж внёс поправку в мой план довести повествование до середины 90-х годов – ибо замысел книги исчерпан: с момента Исхода исчезает и уникальность русско-еврейской переплетённости.
Теперь открылся совсем новый период в истории уже свободного российского еврейства и его взаимоотношений с новой Россией. Этот период явил стремительные и существенные перемены, но ещё короток, чтобы предсказывать его дальние результаты и судить о том, насколько характерны окажутся для него черты именно русско-еврейские, или же будут проявляться общемировые законы еврейской диаспоры. Следовать за развитием этой новой темы – уже за пределами жизненных сроков автора.