Двести веков сомнений
Шрифт:
…Подумаешь, всего-то дел — дерево обойти! Обходить можно, следуя движению солнца (как говорят здесь, «в красную сторону»), или наоборот — «в жёлтую». В первом случае откроется будущее. Причём в хорошем смысле — то, чего можно достичь, если приложишь усилия. Пойдёшь наоборот — узнаешь, чего следует опасаться.
Вот и я — стою и думаю. До дерева добрался, к стволу его прикоснулся (тоненький ствол — двумя ладонями обхватить можно), на цветы полюбовался. Красивые цветы, немного напоминают первоцвет. Только ярко-алые, с желтоватыми тычинками, источают совершенно потрясающий
Время от времени я поглядывал на запертые ворота монастыря Триады. Из-за них доносилось очень красивое пение. В полночь они распахнутся и жрицы (как Триады, так и приглашённые), отправятся вокруг, выразить благодарность всем тем, кто правил этими землями до прибытия Великих Богов. Получить благословение от жриц Триады — великая удача. Ходят о них и другие слухи, в большинстве своём малопристойные — но даже моих скудных знаний о Триаде хватает, чтобы понять, что слухи эти не обоснованы. То, чем питается эльхарт , чуждо Триаде. Как и сама она чужда людям. Только в историческое время Великие Боги начали раздавать своё покровительство, принимая при этом понятный и близкий смертным облик. Ту же первосилу, что породила трёх Великих Богинь, до сих пор избегают упоминать всуе. Никто из исследователей так и не смог проникнуть в святая святых трёх оставшихся монастырей. Возможно, что монахи Пути смогли найти общий язык с неразговорчивыми жрицами в бело-зелёных одеяниях, но… и они отвечают на вопросы лишь улыбками.
Плохо, когда тело опережает разум. Я только потом понял, что ноги сами собой понесли меня против движения солнца, «в жёлтую сторону»… и останавливаться поздно. Нельзя теперь ни останавливаться, ни тем более идти в другую сторону. Я положил ладонь на тёплый ствол и продолжил — уже осознанно — обходить успевшее подрасти дерево. Да и что тут обходить? От силы десять шагов. Или двенадцать. Мне, тем более, интересно, как проявит себя это таинственное пророчество. Голос из ниоткуда? Упавший с неба свиток? Яблоко, что упадёт с дерева и, будучи съеденным, дарует мудрость?
Я сделал всего несколько шагов, и к величайшему изумлению, понял, что я не один.
Она походила на жрицу Триады, но не являлась ей; хотя на ней и было бело-зелёное одеяние, украшенное изображением Девяти Свящённых Имён; серебряный венец, изображающий три сплетённые ветви ивы; тяжёлый на вид медальон — неправильной формы обсидиановая пластина.
И всё равно не была она жрицей.
Она походила на ольтийку. Но и ей не была. Так могла выглядеть одна из Двенадцати Матерей, мифических прародительниц двенадцати основных ольтийских родов — когда первые в мире ольты увидели их. Нечто близкое и незнакомое. Понятное и непостижимое. Прекрасное — и вызывающее неосознанный страх.
Она походила на живое, разумное, существо — но и это впечатление казалось обманчивым. Представлялось: отведи от неё взгляд — и всё, больше её не увидеть. Не будет её нигде, и до конца жизни не поймёшь, видение было это или же существо из плоти и крови.
Она стояла рядом с деревом. Клеммен замедлил шаг. Медленнее идти не мог, да и выбор невелик — обойти незнакомку (которая стояла, глядя чуть в сторону), отпустив ствол, или как-то убрать её с дороги. Но отнимать руку от дерева нельзя, пока полностью его не обойдёшь.
Девушка (на вид ей было лет двадцать-двадцать пять) поймала взгляд Клеммена и улыбнулась — уголками рта, тут же прогнав улыбку. Положила ладонь на ствол (так близко от ладони Клеммена, что тот ощущал тепло чужой руки) и двинулась в том же направлении. Пятясь.
Клеммен заметил краем глаза (отвести взгляд от незнакомки было невозможно), что окружающий их мир почти не повернулся. Странно… как это? Он ведь уже сделал три шага. Теперь он должен был смотреть вниз, в сторону деревни, а ворота монастыря Триады по-прежнему виднеются прямо перед ним!
Незнакомка неожиданно остановилась, и сложила руки на груди. Клеммен вновь замедлил шаг. Сейчас, казалось, придётся остановиться — но не пришлось! Окружающий мир оставался на месте (лишь звёздное небо послушно вращалось над головой) — а девушка стояла на месте, преграждая ему, медленно идущему, путь — и он не мог к ней приблизиться!
— Все ищут знания, — произнесла она; звуки её голоса потревожили нечто скрытое внутри Клеммена — тлевший внутри огонь начал разгораться при звуках этого голоса. Огонь этот не был приятным, не был пристойным, не был уместным. — А чего ищешь ты, забывший своё имя?
— Кто… — горло словно сжало раскалёнными щипцами. Что-то неукротимое, демоническое мелькнуло в чёрных глазах напротив. — Кто ты?
Она рассмеялась и, отвернувшись, побежала вперёд. Нельзя останавливаться! Нельзя оглядываться! Горло горело, а пробуждённый огонь не торопился утихать. Клеммен обнаружил, что ворота теперь смотрят на него чуть сбоку. Ну, наконец-то! Он обрадовался и прибавил шагу. Куда делась незнакомка, было непонятно — за этим стволом не спрячешься! Или он шире, чем кажется?
Она выскочила навстречу (Клеммен едва не полетел кубарем) и вновь «поплыла» перед идущим, оставаясь на месте. В руке у неё была гроздь ягод, напоминавших дикий виноград.
— Хочешь знать, кто я? — спросила она, и Клеммен кивнул. Она рассмеялась (от звуков её смеха все мускулы пронизали острые серебряные иголочки) и, оторвав одну из ягод, поднесла к его губам.
— Тогда ешь, — приказала она, и ледяной холод заструился вокруг Клеммена. Он покорно взял небольшую ягодку, та лопнула у него во рту. Вкус был ужасным — тошнотворная горечь, от которой в горле немедленно застрял комок величиной с добрый кулак. Девушка рассмеялась, глядя на лицо собеседника.
— Ты всегда будешь гнаться за мной, — произнесла она, опуская другую ягодку себе в рот. — Ты будешь думать, что настичь меня — важнейшее, что может быть в жизни, но ты пожалеешь об этом.
— Подумаешь, — горло неохотно выпускало слова. — Я и так понял, что всё, за чем гонишься — не более чем иллюзия. Зачем ты ожидала меня?
Девушка протянула ещё одну ягодку — и Клеммен невольно отпрянул, насколько это было возможно. Но глаза напротив вновь стали суровыми, не терпящими возражения, и он, прикрыв глаза, подчинился.